Книга Черно-белая жизнь - Мария Метлицкая

Лагутин встал и стал натягивать джинсы.

– Ты же сказала, что Настя не вернется.

Даша молчала.

– Ну, я пошел, – одевшись, неуверенно сказал он. – Всего тебе… доброго.

Она лежала, отвернувшись к стене, плечи ее подрагивали. Молчала. Не отвечала. Лагутин вышел в коридор и стал надевать ботинки. Вдруг он задумался, вынул из кармана портмоне, отсчитал приличную сумму и положил деньги на тумбочку под вешалкой, на которой лежала красная вязаная шапка и стоял флакончик духов «Красная Москва» – видимо, тещины.

– Я пошел! – выкрикнул он еще раз.

Даша не ответила.

Лагутин толкнул подъездную дверь и зажмурился – в лицо ударил колючий ветер, грубо и нагло швырнув ему в лицо горсть снега. Он вздрогнул от неожиданности, потряс головой и поднял воротник куртки. Метель разыгралась не на шутку. На улице было снежно и бело. Он глубоко вдохнул свежий воздух, почувствовав, как закололо и защемило сердце.

Он был сломлен, почти убит. Растерзан и очень, очень несчастлив.

Часы показывали почти шесть утра.

Спускаться в метро не хотелось – хотелось продышаться, пройтись по морозцу, выдохнуть свою боль и тоску. Поскользнулся он спустя полчаса, когда уже стало чуть легче. Он помнил свое падение, странный звук, как будто сухого хлопка. Тонкий вскрик – неужели его? – и острую, почти невыносимую боль. Где – непонятно.

И все, темнота. И тишина.

Очнулся он уже в машине «Скорой помощи». Лежал на каталке, и напротив него сидела молодая, усталая женщина в форменной ушанке и в синей, со светлой полосой, куртке.

– Что со мной? – спросил Лагутин.

– Перелом ноги. Видимо, ушиб головы. Больше не знаю. У меня нет аппарата, рентген сделают в больнице. В приемном разберутся, не беспокойтесь. Мы почти подъехали. Я вас обезболила. Очень болит?

Это бог его наказал – зачем он поехал туда, к ней? Зачем? Какой он идиот! Лагутин, взрослый, сильный, здоровый мужик, заплакал.

Фельдшерица встрепенулась:

– Что, больно? Ну-ну, все! – Она глянула в окно. – Мы совсем близко, через пять минут будем!

Ну а дальше все было обычно – приемный покой, анализы, осмотр хирурга-травматолога, пожилого и серьезного мужика.

На дребезжащей каталке его долго везли в отделение. В палату не положили – сразу в операционную.

Слепящий свет. Странный тревожный запах. Наркоз.

Глаза он открыл в палате. Белый потолок, лампа дневного света, резь в глазах. Острая боль в ноге. Он застонал. Невыносимое чувство жажды. Невыносимое, нечеловеческое – сильнее, чем боль.

Он вспомнил все и застонал громче. Как ему было жалко себя! И как было стыдно, словно он сделал что-то отвратное, дикое, что-то украл или предал кого-то, и это ужасное невозможно исправить.

Невезуха – это совсем не то слово, которое здесь подходит, не то. Ему не просто не везло в последнее время – фатально не везло.

Словно кто-то там, сверху, решил ткнуть его носом: «Смотри! Смотри, Лагутин, как оно может быть! Ты думаешь, что можешь распоряжаться своей жизнью? Ага! Как бы не так».

Зашла медсестра, сделала укол. Лагутин спросил, где его телефон. Она порылась в его тумбочке и достала.

Набрав номер Даши, услышал ее бодрый и веселый голос.

– Дашка! – закричал он. – Я в больнице! Ногу сломал, голову ушиб. Лежу тут… – Он еле сдержался, чтобы не расплакаться.

Она молчала – ни слова.

– Ты меня слышишь? – удивился и испугался Лагутин.

– Слышу, – усмехнулась она. – И что дальше? Что ты мне названиваешь, Лагутин?

– Я? – растерялся он. – Я названиваю тебе? Кажется, я первый раз позвонил… – И тут же промямлил: – Ну… я не знаю. Даш, а ты можешь приехать?

– Тебе что-то нужно, Лагутин? – жестко спросила она.

– Да… Или нет… – растерялся он окончательно. – Нет, но…

– Ну а на нет и суда нет, – четко ответила Даша. – Не болей, поправляйся!

Отбой. Лагутин не мог прийти в себя. Как же так? Даша ведь знает, что она единственный близкий ему человек в этом городе. Как же так? Даже если незнакомый, сосед, просто приятель попросит о помощи? А тут все-таки бывший муж.

– Как же так, – бормотал он, – как же так? Как вообще такое возможно? Ведь столько лет…

– Чё, послала?

Он обернулся – сосед, молодой, чернявый и кучерявый парень. Рука в гипсе, нога тоже.

– Послала? – повторил он и усмехнулся: – Бабы, они такие! Моя вот…

Лагутин перебил его:

– Я понял.

Парень с удивлением посмотрел на него и, кажется, обиделся.

Ну и черт с ним.

С трудом перевернувшись на бок, отвернувшись к стене, Лагутин закрыл глаза.

Как же тошно, господи! Как же отвратно. Лучше бы башкой об этот чертов лед и с концами. Было бы легче, ей-богу.

Утром пришел палатный доктор и все объяснил:

– Если пойдет по плану, выпишем через дней десять. Аккурат к Новому году, – пошутил он. – Дома будете в праздник! За столом, с семьей, все как положено.

Лагутин усмехнулся. Ага, дома. За столом и с семьей. Как и положено, да. Легче от бодрого прогноза не стало.

Три раза в день обезболивающие. Раз в два дня перевязки. Боль утихала – физическая. Душевная – нет, ни на йоту.

На третий день дверь открылась, и в палату вошла Нина. Он обалдел и даже привстал на локте – от неожиданности и смущения.

– Вы? Откуда? Как вы узнали?

Она, кажется, была смущена не меньше, чем он. Что-то залепетала в свое оправдание:

– Я поняла, что-то случилось. Вещи вы не забрали. Паспорт тоже. Не попрощались. Ну я и подумала, не могли вы так просто улететь – не попрощавшись, без документов. – От смущения она опустила глаза. – Ну я и стала обзванивать больницы. Вы быстро нашлись, сразу почти! Я так обрадовалась. Ой, ну в смысле… Не тому, что вы здесь, а что вы так быстро нашлись… Извините.

– Ну вы даете, Нина. И ради бога, простите меня – сволочь я порядочная! Действительно – не позвонил, не предупредил. Простите, так получилось.

Она запричитала:

– Что вы, о чем вы? Конечно же, вам было не до этого – такое несчастье! Врач сказал, что у вас сильные боли. Сейчас полегче – это так?

Он кивнул:

– А вы говорили с врачом?

– А что тут такого? Ну да, спросила. А что, не надо было? Ой, простите меня, простите! Вы рассердились?

– Нина, хватит реверансов, – строго сказал Лагутин. – Просто я удивился.

Она засуетилась, принялась вытаскивать из сумки продукты.