Книга Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры - Владимир Петрухин

Можно предполагать, что картина Страшного суда была вышита на запоне, которую демонстрировал Владимиру греческий Философ (см. рис. 78, цв. вкл.), но это не снимает проблемы литературных реминисценций в летописном тексте. Космологическая символика христианского храма, включая символику алтарной преграды (темплон, др. — рус. тябло), царских (святых) врат, открывающих путь в Святая Святых и в Царство небесное (а одновременно и к гробу Господню, который символизировал алтарь), была хорошо известна древнерусской литературе. Показательно, что уже в древнерусском переводе «Иудейской войны» Иосифа Флавия (XII в.) рассказывается, что вышивка на храмовой завесе (греч. катапетасма — др. — рус. запона) несла символы четырех космических стихий и «всяко небесное видение», кроме 12 знаков зодиака (Иудейская война, 5.5. 4). Разорванная в миг смерти Иисуса завеса воплощала не только раскрытие адских врат, но и грядущую апокалиптическую гибель и обновление всего творения в день Страшного суда: в толковании Симеона Солунского «Христос проложил путь через завесу плоти, через Него нашли мы вход во Святое» (Шалина 2000. С. 63).

Современные исследователи показали, что на Руси с XI в. распространенным было эсхатологическое толкование божественной литургии в целом, при котором алтарная преграда воспринималась как видимый образ грядущего Суда и Спасения — в этот образ «вписывалась» и летописная запона с «судищем Господним» (см. также Петрухин 2011. С. 161–170, Литература).

Эсхатологические ожидания усилились во всем христианском мире к концу первого тысячелетия христианской эры: они были актуальны и для Византии X–XI вв., откуда исходила проповедь летописного Философа, — особенно это относилось к мотивам Сошествия во ад и Воскресения из мертвых. Очевидно, князь Владимир не случайно построил в 996 г. Десятинную церковь — первую русскую каменную церковь, аналог Иерусалимского храма, на месте киевского некрополя Х в., где были похоронены и язычники, и первые киевские христиане (см. ниже). Сам храм, видимо, был посвящен Успению Богородицы: Успение, естественно связанное с погребальным культом, воспринималось в христианской традиции как перемещение Богоматери к Божьему престолу, «во внутреннейшее за завесу (курсив мой. — В. П.), куда предтечею за нас вошел Иисус», — цитирует в связи с этим апостола Павла (К евреям, 6. С. 19–20) Иоанн Дамаскин.

Десятинная Богородичная церковь призвана была объединить, в соответствии с православным каноном, всех «верных» — живых и мертвых. Там упокоился не только сам князь Владимир; согласно «Повести временных лет», в 1044 г. из языческих курганов были эксгумированы останки его братьев — Олега и Ярополка. Их кости (вопреки запрету Карфагенского собора) были крещены и перезахоронены в Десятинной церкви — князья, таким образом, были «выведены из ада» (см. далее).

Увиденное на запоне Владимир «положи на сердци своем», признав, что хорошо праведникам, тем, что «о десную», и горе тем, что «о шуюю». Философ отвечал князю, что, если он хочет стать с праведными, пусть крестится. Ответ был неожиданным: «Пожду и еще мало».

Ф.И. Буслаев предположил, что задержка князя с крещением произошла не только потому, что ему нужно было время для испытания вер. Он приводит в качестве параллели эпизод с крещением фризского короля Радбода (ум. 719) святым Вульфрамном: король уже ступил одной ногой в купель, но вдруг спросил, где пребывают его предки — между праведниками или в аду? Проповедник вынужден был ответить, что язычники погубили свои души. Радбод (по дьявольскому наущению — добавляет агиограф) отказался креститься, желая разделить загробную участь с сородичами (Vita Vulframni: 688; ср.: Гири 1999. С. 193).

Владимира, согласно летописным прениям о вере, особенно интересовала загробная жизнь: о гуриях мусульманского рая он «послушаше сладко», ибо «сам любя жены и блуженье многое». Показательно, что наказание женолюбца известно в раннесредневековой западной традиции: при Людовике Благочестивом в Сен-Галленском монастыре было создано «видение» загробного мира, согласно которому сам Карл Великий должен был претерпевать за женолюбие муки в преддверии ада — некое чудовище терзало там его половые органы. Владимиру было о чем поразмыслить во время катехизации.

В контексте летописи самая пространная из речей послов — греческая Речь Философа, завершающая прения о вере, являет не только «катехизис», проповедь, излагающую основы христианского вероучения для «оглашаемого» — готовящегося принять христианство, но и методологию истории. Ветхозаветные «исторические» события — события «временных лет» — есть прообраз событий новозаветных, когда «исторический» первородный грех человечества был искуплен жертвой Христа, и смысл истории стал заключаться в восприятии всем человечеством — «языцами» — этой спасительной Благой вести (в конкретном историческом воплощении — христианского учения, распространяемого греками). Крещеная Русь переставала быть северным варварским народом — наоборот, именно она выполняла промысел Божий, ибо слово Божие достигло краев ойкумены, о чем писал в первой трети XI в. Иларион. В этом отношении сюжет «выбора веры» составил основу не только начальной истории русского христианства, но и древнерусской истории вообще.

Выбор Руси, как уже отмечалось, был в общем предрешен: столетие регулярных межгосударственных отношений Руси с Византией на пути «из варяг в греки», осевой магистрали Руси, и крещение в Константинополе «росов» и их архонтиссы Ольги во многом предопределяли «выбор веры», культурную и государственную ориентацию Руси в целом (см. рис. 79, цв. вкл.). Очевидно, что русских князей (как и крестителя болгар Бориса) устраивала византийская традиция главенства «светского» правителя над церковным владыкой при видимом взаимном дополнении двух властей в самой Византии. Но в самом акте принятия крещения обращают на себя внимание собственно русские традиции: князь принимает решение, созвав «бояр своих и старцев градских» — дружину.

Согласно летописи, бояре побывали сначала у болгар-мусульман и нем-цев-латинян, а затем — у греков. Исламский намаз не приглянулся послам: «Ходихом въ Болгары, смотрихомъ, како ся поклоняють въ храмѢ, рекше в ропати (мечети. — В. П.), стояще бес пояса; поклонився сядеть и глядить сѢмо и онамо, яко бѢшенъ и нѢсть веселья в них, но печаль и смрадъ великъ. НѢсть добръ законъ ихъ». Суровая обрядность латынян также не впечатлила послов: «видѢхомъ въ храмах многи службы творяща, а красоты не видѢхомъ некоеяже». Услышав о прибытии русских послов, сам греческий царь велел патриарху отслужить службу в святительских ризах. На этот раз — в отличие от прецедента с язычниками Олега — грекам удалось впечатлить посольство, «показающе красоту церковную»: пораженные красотой их церковной службы, послы советуют князю принять «закон греческий», как сделала его бабка Ольга. «И придохомъ же въ Греки, и ведоша ны, идеже служать Богу своему, и не свѢмы, на небъ ли есмы были, ли на земли […] токмо то вѢмы яко онъдѢ Бог с человѢки пребываеть, и есть служба их паче всѢх странъ». Действительно, считалось, что во время православной литургии небеса соединяются с землей. Тогда Владимир спрашивает бояр: «Где крещенье приимемъ?» — и получает ответ: «ГдѢ ти любо» (ПВЛ. С. 49).