Книга Шехерезада - Энтони О'Нил

Малик аль-Аттар на улице Кварири наблюдал, как насекомые разлетались длинными лентами, огибая продушенный камфарой дом, и обдумывал способ сколачивания капитала на неизвестном доселе достоинстве драгоценной смолы. Ухватился за эту мысль с радостью, ибо пережил тяжелый день. Сначала у него состоялся неприятный спор с горшечником, которому он поручил изготовить глиняные кружки для несостоявшейся кофейни — маленькие, покрытые густой глазурью, специально рассчитанные на небольшое количество напитка, закладывающие основы культуры мелких драгоценных глотков, — горшечник пригрозил представить дело о нарушении контракта на рассмотрение кади. Потом необъяснимо кольнуло мимолетное воспоминание об исчезнувшем Зилле, пронзило предчувствие, последовал приступ раскаяния, сожаления об утрате или что-то вроде того, терзавшее аль-Аттара по дороге домой, пока он не увидел тучи насекомых, затмившие небо. Теперь он забеспокоился о разнообразных посевах, арендной плате за недвижимость, на чем уже наверняка сказался налет; с неизменной предприимчивостью принялся строить проекты извлечения выгоды из катастрофы. Вспомнив, что члены рода Бармаки считали насекомых деликатесом, задумался о кулинарных достоинствах саранчи; о красном пигменте, который добывается из выделяемого насекомыми шеллака; заинтересовался, какие оттенки желтого можно получить от джарада; нельзя ли изготавливать из размятой и спрессованной подобающим образом чешуи легкие и одновременно прочные подстилки; решил немедленно выяснить, какие зерновые особенно пострадали от казни египетской, исследовать возможность их поставок из других областей халифата, явиться в Министерство финансов под видом простого жителя Багдада, способного своевременно среагировать, справиться с катастрофой, пополнить уничтоженные запасы. Новые волнующие перспективы мгновенно прогнали тревожные предчувствия насчет судьбы племянника.

Тем временем старый монах на Ослином холме улыбался ангельской улыбкой. Саранча проникла под его рясу, забилась в чувствительные складки старческой плоти, щекотала шрамы, дергала жесткие волосы, падала к ногам, жадно грызла. Пророчество осуществляется, его одиссея заканчивается. Остается дождаться, когда единственный оставшийся в живых из семи указанных в пророчестве спасителей вернет сказительницу, и тогда жизнь его кончится.

Путники скакали, не говоря ни слова, не чувствуя боли, стиснув зубы, видя повсюду на вьющейся ленте паломнического пути опустошения, причиненные казнью египетской. Поднимая клубы пыли, они промчались мимо третьего каравана, медленно шедшего в Мекку, изумив и испугав торговцев своими безумными взглядами. Однако никто не осмелился преградить им дорогу, увидев грозно сверкавшие мечи в руках всадников, напоминавших гази — воинов газавата, священной войны.

Сами того не заметив, проехали Акабат-аль-Шайтан, проследовали через Лаузак, через долину аль-Убайид, проскакали по развалинам Хиры, где прятался юный Абдур, не обратили внимания на торговцев в Кадасие, распугивая собак и кур, поднимая в прудах водную рябь. Промелькнули мимо гробницы Али в Наджафе, последнем маяке цивилизации перед погружением в пустыню Надж, оставляя за собой со свистом распоротый воздух. Их подгоняло намерение покончить с делом, сила, превосходившая личные интересы, сверхъестественная решимость. Один Касым проявлял недовольство. Когда наступила ночь путники, по молчаливому соглашению, остановились в Куфе, слишком уставшие, чтоб продолжать путь без отдыха и подкрепления. Теперь уже была совсем рядом каменная могила, где упокоился Таук, поэтому Исхак пошел в мечеть помолиться. Капитан будто бы дожидался подобного случая.

— Я ему не доверяю, — шепнул он. — Никогда не верил.

Юсуф оглянулся в сторону мечети.

— А я верю, — твердо сказал он, — что он не дрогнет перед лицом опасности.

— Да я не то имею в виду, — оговорился Касым, но Юсуф точно знал, что имелось в виду: как бы аскет не поднял на них меч, чтобы остаться единственным спасителем и получить награду халифа. Он чуть не усмехнулся от нелепой мысли, будучи абсолютно уверенным, что если до того дойдет дело, то именно Касым порубит на куски всех и каждого.

— Не верю ни в какие пророчества, — уклончиво пробормотал он.

— В скакунов веришь?

— В совпадения верю. Саранча служит хорошим предлогом.

— Для чего?

— Для того, чтоб свое дело сделать.

Касым хмыкнул.

— Если кто-нибудь еще умрет, поверишь?

— Верю, что еще кто-то умрет.

— Он верит. — Касым ткнул пальцем в сторону мечети.

— Не будем говорить о мужчине, погруженном в молитвы.

— Пустыня расплавила тебе мозги, — объявил Касым, рискнув сделать ревнивое замечание: — Не так хорошо тебя зная, принял бы за его брата.

— Я никому не брат.

— Тогда не будем продолжать разговор в таком тоне. Даю слово, что не убью тебя, если другой погибнет.

Юсуф взглянул на него:

— А если я погибну?

— Тогда обязательно его убью, — без колебаний заявил Касым — И ты точно так же поступишь.

Юсуф не ответил, и оба молчали, пока Исхак не пришел из мечети.

Перед рассветом снова отправились в путь. Юсуф торопился. Въезжая в суввад, громко топали по мостам, плюхались в ирригационных каналах, мчались мимо погибших посевов ячменя, фасоли, повергая горюющих крестьян в ужас. Достигнув Нар-Малика, свернули с большой дороги, направившись без остановки по бесконечным рисовым и баклажанным полям к великой столице Сасанидов. Посреди второй ночи прибыли на восточный берег Тигра, но отдыхать не стали, упорно стремясь к цели, слишком взволнованные.

За рекой в ледяном лунном свете сверкали две огромные постройки, Айван-Кисра — дворец Хосроев, — и аль-Каср-аль-Абияд — Белый дворец, — парившие в небе разбитой скорлупой яиц гигантской птицы Рух. Но робеть было некогда. Они спешились, вытащили мечи из ножен, отпустили изнемогших верблюдиц. Юсуф, властно хлопнув Сафру по ляжке, шепнул:

— Встретимся в Багдаде, девочка. — Касым прищурился, видя в этом замечании продуманное коварное намерение вора вернуться в Багдад в одиночестве.

Им предстояло переправиться через полноводное русло. Они было уже отчаялись, почти отказавшись от мысли о преодолении столь широкого водного пространства — никто из проплывавших лодочников явно не собирался приглашать их на борт, — как вдруг заметили самостоятельно плывший вниз по течению ялик — несколько досок, привязанных к наполовину опавшим поплавкам из козьих шкур, — отловили, покорно уселись, принялись расчетливо грести и успели переправиться, пока тот совсем не развалился и был унесен потоком.

Обнажив и устремив мечи к луне по предложению Юсуфа, тихонько приблизились к палатам Хосроев, рассыпались вокруг веером, как опытные воины, стали по-кошачьи подкрадываться. Но в тени гигантской арки, заросшей сорняками, не обнаружили никаких признаков жизни, кроме птичьих гнезд и козьего помета. Повернули на север к совсем развалившемуся Белому дворцу, отчаянно и безнадежно приглядываясь, нарочито размахивая мечами, вспугнув только нескольких поселенцев. Сошлись вместе, завершили осмотр руин: обвалившиеся стены, отдельные помещения без потолков, сложенные из пальмовых листьев хижины поденщиков, беженцев из аль-Мадейна. Потеряв надежду, приперли одного из них к стенке, принялись допрашивать, не заметил ли он что-нибудь необычного за последние две недели; не знает ли о какой-нибудь женщине, которую держат в плену; не слышал ли чьего-нибудь пения. Перепуганный мужчина на все вопросы отвечал отрицательно, и, отчаявшись, троица отступила.