Книга Мария Башкирцева. Дневник - Мария Башкирцева

Но, в сущности, раз усвоил себе это, можно, по крайней мере, быть спокойной… Это не мечта, это дело возможное. Но зачем тогда жить? – скажете вы. Да потому, что вы родились. Только вполне поняв, что настоящая жизнь есть источник бесконечных несчастий, можно принять другую жизнь, т. е. спрятаться во второго рода жизни от первой.

Достигнув известной степени физических страданий, теряют сознание или впадают в экстаз; то же самое при страданиях душевных, когда они достигают известной степени; начинают парить мысленно над облаками и удивляются тому, что страдали, все презирают и идут, высоко подняв голову, как мученики.

Не все ли равно, проведу ли я остающиеся пятьдесят лет жизни в темнице или во дворце, среди людей или в одиночестве! Конец будет тот же самый. Чувства, заключенные между началом и концом и не оставляющие никакого следа, – ведь вот что занимает. Какое нам дело до вещей, которые непродолжительны и не оставляют и следов! Я могу употребить мою жизнь с пользою, у меня будет талант; быть может, это оставляет следы… после смерти.

9 октября

Я не работала эту неделю, а от бездействия я глупею. Берегла свое путешествие в Россию, и оно меня очень заинтересовало. В России я прочла по частям «Mademoiselle de Maupin», и так как это мне не понравилось, я перечла эту вещь. Ведь Теофиль Готье признан громадным талантом, а «Mademoiselle de Maupin» считается образцовым произведением, особенно же предисловие. Ну вот я и прочла его сегодня. Предисловие очень хорошо, очень правдиво; но сама книга?.. Несмотря на всю ее резкость, книга не занимательна, некоторые страницы просто скучны. Кричат: а язык, а стиль? И т. д. Э, полноте! Ну да, это написано хорошим французским языком, человеком, хорошо знающим свое дело, но это нельзя назвать симпатичным талантом. Потом, быть может, я и пойму, почему это образцовое произведение; мне бы очень хотелось понять теперь, что это хорошо, но, по-моему, это антипатично и скучно.

Это как Жорж Санд… Вот еще писатель, которому я не симпатизирую. У Жорж Санд нет даже этой силы и той грубости, как у Готье, которые внушают уважение, если не расположение к нему. Жорж Санд… словом, хорошо. Я предпочитаю из современных писателей Доде; он пишет романы, но пересыпанные верными замечаниями, вещи правдивые и прочувствованные. Это сама жизнь. Что касается Золя, то мы с ним в холодных отношениях; он в «Фигаро» начал нападать на Ранка и других республиканцев в очень дурном тоне и не соответствующем ни его большому таланту, ни его литературному положению.

Но что же видят в Жорж Санд? Красиво написанный роман? Ну, а потом? Для меня ее романы скучны. Между тем как Бальзак, оба Дюма, Золя, Доде, Мюссе не надоедают мне никогда. Виктор Гюго в своей самой безумно-романической прозе никогда не кажется утомительным. Чувствуется гений, но Жорж Санд! Как возможно читать триста страниц, наполненных жестами и поступками Валентины и Бенедикта, которых сопровождают дядя садовник и еще Бог весть кто?

Графиня, влюбленная в своего лакея, и рассуждения по этому поводу! Вот талант Жорж Санд. Конечно, это очень красивые романы, с красивыми описаниями деревни… Но мне бы хотелось чего-нибудь больше… Я не умею выражаться… Вот чего бы никогда не следовало думать; а я всегда думаю, что обращаюсь к существам выше меня, перед которыми я боюсь сказать что-нибудь претенциозное, между тем как вообще везде одни только посредственности, которые ниже тебя и которые никогда не сумеют оценить скромности или признания в какой-нибудь слабости.

Теперь читаю «Валентину», и это чтение меня раздражает, потому что эта книга заинтересовала меня настолько, что я хочу дочитать ее, и в то же время я чувствую, что у меня от нее ничего не останется, может быть, только неопределенное неприятное впечатление; мне кажется, что такое чтение ниже меня, я возмущаюсь и в то же время продолжаю, ибо, чтобы я бросила ее, надо быть такой же несносной, как «Последняя любовь» того же автора. Однако «Валентина» лучшее из того, что я читала из произведений Жорж Санд. «Маркиза де Вильмер» тоже хороша; помнится, там нет конюха, влюбленного в графиню.

10 октября

Утро провела в Лувре и совсем подавлена впечатлением; до сих пор я не понимала так, как сегодня утром. Я смотрела и не видела. Это точно откровение. Прежде я смотрела, вежливо восхищалась, как огромное большинство людей. А если видишь и чувствуешь искусство так, как я, то значит, обладаешь не совсем обыденной душой. Чувствовать, что это прекрасно, и понимать, почему это прекрасно, вот это большое счастье.

16 октября

Среди разных других хороших вещей Тони сказал: «В общем я очень доволен, дело идет хорошо». Следует урок. Я очень довольна; каждую субботу я боюсь! А потом радуюсь!.. Это единственная вещь, к которой я отношусь серьезно.

19 октября

Увы! Все это кончится через несколько лет медленной и томительной смертью.

Я отчасти предчувствовала, что это так кончится. Нельзя жить с такой головой, как у меня, – я похожа на слишком умных детей.

Эдгар Дега. Расчесывание волос. 1896

Для моего счастья надо было слишком много, а обстоятельства сложились так, что я лишена всего, кроме физического благосостояния.

Когда года два, три, даже шесть месяцев тому назад я пошла к новому доктору, чтобы вернуть свой голос, он спрашивал меня, не замечала ли я тех или иных симптомов, и так как я отвечала «нет», он сказал приблизительно следующее:

– Ничего нет ни в бронхах, ни в легких, это просто воспаление гортани.

Теперь я начинаю чувствовать все то, что доктор предвидел. Значит, бронхи и легкие поражены. О, это еще ничего или почти что ничего. Фовель прописал йод и мушку; конечно, я стала испускать крики ужаса, я предпочитаю сломать руку, чем допустить горчичник. Три года тому назад в Германии один доктор на водах нашел у меня что-то в правом легком. Я очень смеялась. Потом еще в Ницце, пять лет тому назад, я чувствовала как будто боль в этом месте, я была убеждена, что это растет горб, потому что у меня были две горбатые тетки, сестры отца; и вот еще несколько месяцев тому назад на вопрос, не чувствую ли я там какой-нибудь боли, я отвечала «нет». Теперь же, если я кашляю или только глубоко вздыхаю, я чувствую это место направо в спине. Все это заставляет меня думать, что, может быть, действительно там есть что-нибудь… Я чувствую какое-то самоудовлетворение в том, что не показываю и вида, что я больна, но все это мне совсем не нравится. Это гадкая смерть, очень медленная, четыре, пять, даже, быть может, десять лет. И при этом делаются такими худыми, уродливыми.

Я не особенно похудела, у меня все в порядке, только вид утомленный, я сильно кашляю, и дышать трудно.

Случалось ли вам начать говорить или писать, что вы больше не верите чему-нибудь, чему прежде верили… И пока вы говорите: «И сказать только, что я была в этом убеждена!», сразу вернуться к прежним мыслям, опять поверить или, по крайней мере, сильно усомниться? В одну из таких минут я сделала эскиз картины… В ожидании художника модель – маленькая белокурая женщина – сидит верхом на стуле и курит папироску, глядя на скелет, в зубы которого он воткнул трубку. Платье разбросано по полу налево; направо ботинки, открытый портсигар и маленький букетик фиалок. Одна нога пропущена через спинку стула, женщина оперлась на него локтями и подпирает рукою подбородок. Один чулок на земле, другой еще висит на ноге. Это очень хорошо выходит красками. Кстати, я делаюсь колористкой. Я говорю это смеясь; но шутки в сторону, я чувствую краски, и нельзя даже сравнивать мои этюды за два месяца до Мон-Дора и теперь.