Книга Путешествие по Сибири и Ледовитому морю - Фердинанд Врангель

Получив известие, что собаки и нарты с берегов Индигирки и Хромы прибыли в Походск, поспешил я с Тарабукиным осмотреть и принять их. К сожалению, оказалось, что большей частью собаки были изнурены и не могли выдержать путешествия по Ледовитому морю, а потому вынуждены мы были отпустить их обратно. Лучших взяли мы с собою в Сухарное, где с 14-го февраля 60 собак, т. е. пять упряжек, выбранных из всего Колымского округа, откармливались и приготовлялись к поездке. С ними и с лучшими из остальных нарт оставили мы 26-го февраля Сухарное и направили путь на восток по берегу. Марта 1-го догнал нас посланный нарочно из Нижне-Колымска казак и привез мне от сибирского генерал-губернатора бумаги, заключавшие в себе инструкцию для занятий экспедиции в этом году. Стоит заметить, что эти бумаги пролетели, можно сказать, огромное расстояние до 11 000 верст, между С.-Петербургом и устьем реки Березовой, в Ледовитое море, не более как в 88 дней, включая еще и те дни, пока по полученным из столицы предписаниям составлялась в Иркутске моя инструкция.

Для проезда такого расстояния с обыкновенной почтой надобно, по крайней мере. 6 ½ месяцев. Я воспользовался случаем и послал начальству с возвращавшимся казаком отчет о наших работах, который не мог быть, однако, слишком подробен, ибо составлялся на льду под открытым небом при 22° холода. С тем же казаком отправил я две из моих индигирских нарт, ибо между собаками оказались признаки болезни. Отослав казака, продолжали мы путь с 19-ю нартами, и в тот же вечер достигли балагана у Баранихи, выстроенного нами в прежнее путешествие. Здесь нашли мы благодетельную защиту от мороза, усилившегося до 33°.

Не теряя времени занялись мы не совсем легкой работой – разделить и поровну нагружать на нарты съестные припасы и другие вещи, теперь привезенные нами и прежде сюда присланные. Из съестных припасов взяли мы 7 ½ пудов ржаных сухарей, 6 пудов свежезамороженного мяса, 3 пуда с половиной крупы, пуд затурану[187], 1260 штук юколы, 224 омуля, 12 гусей, 12 фунтов чаю, 10 фунтов сахару, 15 фунтов леденцов, 8 кружек винного спирта, 20 фунтов, соли, 20 фунтов масла, пуд черкасского табаку, 5 пудов рыбьего жира и 83 штук сухих березовых дров. Для корма собак[188] назначалось до 7000 штук юколы, 4000 сельдей и еще несколько другой рыбы.

Кроме того должны мы были взять с собой еще следующие вещи: урос, т. е. палатку из оленьих кож с принадлежностями, две пешни, две лопаты, два топора, чайник и котел с треножником, 5 ружей, 5 пик, 100 боевых патронов, карманный фонарь и несколько восковых свечей, два секстанта, два искусственных ртутных горизонта, карманный хронометр, фунт ртути и лот с линем, размеренным на футы. Все это помещалось на наших 19-ти нартах.

Три дня занимались мы разбором и нагрузкой. Марта 4-го все было готово, но сильный шторм от WNW препятствовал нам отправиться в путь. Ветер дул такими порывами, что неоднократно угрожал опрокинуть наш балаган, и притом холод увеличился до 25°. Хижина доставляла нам еще хоть какую-нибудь защиту, но собаки наши оставались целый день подверженными всей ярости вихря, который, взвевая густые массы снега, затемнял воздух. На другой день должны мы были отрывать из снежных бугров нарты и собак.

Марта 5-го буря утихла, и мы поехали далее. Без всяких замечания достойных приключений достигли мы 8-го марта Шелагского мыса, где счастливый случай сблизил нас с народом, знакомство которого до этих пор тщетно старались мы приобрести.

На двух нартах опередил я с штурманом Козьминым наших товарищей, желая отыскать удобное место для ночлега на узком перешейке, к югу от мыса лежащем, как вдруг из-за торосов появился чукча на легких санках, запряженных двумя оленями. Он остановился в некотором расстоянии и закричал нам что-то, но видя, что мы не понимаем, сделал рукой знак. Мы подошли к нему и, не зная чукотского языка, не могли с ним объясняться. Желая, однако, воспользоваться благоприятным случаем и завести ближайшее знакомство с этим народом, я всячески старался знаками удержать чукчу, надеясь, что между тем приедет переводчик, оставшийся назади с другими нартами. Не знаю, понял ли меня наш новый знакомец, но он вышел из саней, не показывая ни малейшей боязни и недоверчивости, вынул свою гамзу (трубку) и потребовал от нас табаку.

Я поспешил исполнить его желание; он очень спокойно расположился курить. Но вскоре после того проговорил несколько раз слово канакай (что означает старшину или начальника), вскочил в сани свои и скрылся между торосами. Вечером, когда все общество собралось и расположилось лагерем, посетили нас трое чукчей; двое из них ехали в санях, а третий бежал возле них, погоняя оленей. Приближаясь к лагерю, чукчи, сидевшие в санях, делали обеими руками разные странные движения и знаки, желая, вероятно, показать, что они пришли без оружия и с дружелюбным намерением. Они остановились недалеко от лагеря, и малорослый чукча, лет 60-ти, закутанный в мохнатую кухлянку, безбоязненно подошел к нам, объявляя, что он камакай чукотских племен, обитающих по берегам Чаунского залива. Его смелые и быстрые движения обнаруживали сильное телосложение, а маленькие блестящие глаза выражали мужество и самонадеянность.

После обыкновенного приветствия, торома[189], велел он вынуть из своих саней жирный бок тюленя и кусок свежего медвежьего мяса и подарил мне их как произведение своей страны. Я привел его в нашу палатку, угощал табаком, рыбой и прочим, и он вел себя так непринужденно и спокойно, как будто бы мы были с ним старые знакомцы. Через переводчика разговаривал я с ним и с удовольствием слушал его замечания.

Всего более желательно ему было знать, что нас побудило в такое холодное время года предпринять столь дальнюю поездку? Потом спрашивал он: много ли нас и вооружены ли мы? Отвечая ему на вопросы, всячески старался я объяснить, что наше посещение совершенно мирное. Несмотря на то казалось, что внезапное появление наше возбудило в нем недоверчивость, и проницательные взоры его следили за каждым движением нашим. Впрочем, он был очень скромен и с добродушной откровенностью отвечал на все наши вопросы. Между прочим желали мы знать, видели ли чукчи деревянный крест, поставленный нами в 1820 году на горах Шелагского мыса. «Мы видели ваш крест и не тронули его», – отвечал камакай и рассказал, что он первый увидел крест и тем более удивлялся такому явлению, что в окрестностях не заметно было никаких следов недавнего посещения.

На следующую весну тюленья и медвежья охоты были особенно удачны; чукчи приписали это влиянию креста и принесли ему на жертву белого оленя. Напротив того, другой крест, поставленный священником Слепцовым на берегу Чаванской, или Чаунской, реки, был ими сломан и сожжен, потому что жителям тех мест показалось, будто со времени сооружения его река сделалась малорыбной. Также рассказывал он нам, что чукчи не имеют постоянного жилища на Шелагском мысе, но обыкновенно собираются туда в марте месяце для охоты за белыми медведями, которых, вооруженные одними копьями, с удивительной смелостью преследуют и умерщвляют они среди самых неприступных торосов.