Книга Правота желаний - Михаил Армалинский

Я никогда сильно не завожусь, с девчонкой, которая мне не нравится. То есть она должна мне сильно нравиться. А если нет, то всё моё желание исчезает к чёрту и вообще. Это жутко портит мою половую жизнь. Моя половая жизнь – дерьмо.

Эти слова можно сделать гимном для всех подобных сексуально запуганных и лгущих себе подростков.

Если такой побег разовый, то он так или иначе преодолевается, и чем быстрее это происходит, тем более здоровой становится психика парня. Если же избегание ебли превращается в образ жизни, то парень оказывается психопатом, что описано в повести и что составляет её суть.

В те времена о сексе писали лишь приблизительно, классическая беспроблемная семья считалась эталоном личной жизни, порнография ютилась в глубоком подполье и была запрещена, гомосексуализм и мастурбация считались постыдной и греховной болезнью, а школа и учителя являлись незыблемым авторитетом. Неудивительно, что в такой обстановочке речь подростка-бунтаря, бесцеремонно прикасающаяся к этим чувствительным темам, оказалась близка огромному количеству людей, не смевших себе признаться в существовании реальной жизни. Холден – мальчишка, а значит ему всё можно списать на возраст (взрослый герой с подобными взглядами был бы слишком оскорбителен для общества тех времён): он ненавидит школу и общественные нравы, он одержим половыми мечтами и в то же время возмущается словом «fuck», написанным на стенах. Он настолько сексуально насторожен, что прикосновение руки учителя к его голове панически трактует как проявление гомосексуализма, а также испытывает острый стыд при виде маленького мальчика, застёгивающего ширинку, не прячась, а на людях.

При всём этом сексуальном наполнении книжного пространства – нигде даже не намекается на онанизм, которым, без сомнения, занимался Холден и вся его школьная братия. Казалось бы, что предельно честному Холдену (Сэленджеру) необходимо было бы хотя бы обмолвиться о мастурбационной вселенной юношества. В тексте Холден не раз говорит: I got horny. Но о том, как он удовлетворял свою похоть, он не осмеливается даже обмолвиться словом – это та черта, которую Сэленджер подозрительно не может перейти.

Ровно посередине книги продуманно возвышается пик – эпизод с проституткой, и если бы герой по-геройски засунул бы в неё свой хуй, то вторая часть повести просто бы рухнула и перестала существовать, так как мальчишка выздоровел бы от своей психической болезни. Надо заметить, что проститутка, как честная женщина, не просто взяла деньги, воспользовавшись его трусостью, и ушла – нет, она добросовестно попыталась его соблазнить, чтобы отработать деньги, к тому же Холден ей понравился. Однако трусливый герой возжелал вести с ней только разговоры, а пизды, даже не увидев её, испугался. И только встретив отчаянное сопротивление этого идиотика, проститутка ушла. То есть мальчишка пропустил свой величайший шанс вылечиться от всегда изнурительной и опасной девственности, и всю вторую часть повести падает в пропасть безнадёжности. Последовавшая психотерапия и психоанализ обошлись родителям мальчишки гораздо дороже десяти долларов, которые вконец вылечили бы его от надуманной дури.

Язык повести старательно стилизован под жаргонную и нудногрубоватую речь подростка того времени, состоящую из клише: (it kills me, and all, goddam, it really does, sonuvabitch, phony, corny etc). Правдоподобия Сэлинджер достигает с помощью утомительного их повторения. Однако обмануть проницательного читателя (вроде меня) автору не удаётся – несмотря на его потуги, образ мышления взрослого человека выпирает, как сиськи и зад у созревшей малолетки. Тот факт, что Сэлиджер решил писать своё главное произведение от лица сопляка – это жалкая попытка скрыть свою собственную инфантильную психику. Ведь если писатель пишет даже от имени кобылы или баобаба, он всё равно пишет о себе. Так до мелочей узнаётся жизнь самого Сэленджера, подростка с психозом, который так и не излечился ко времени взросления, а лишь «усугубился». Главная фобия Сэлинждера – женобоязнь, а точнее – пиздобоязнь, и потому он тянулся к малолеткам, которые нетребовательны, как взрослые женщины, и которым можно легко навешивать на уши лапшу бесконечных разговоров. Первая большая любовь к шестнадцатилетней дочке Юджина О’Нила, (Oona O’Neill), когда он был уже взрослым дядькой, привела бы его в наше время в тюрьму за совращение малолетних, и свою повесть он писал бы, как русские народовольцы вместе с Лениным – за решёткой. Но, чуть Сэлинджера призвали на войну, как девица, дожив до восемнадцати, вышла за активного ёбаря – Чарли Чаплина и родила ему восьмерых; детей. Недаром Чаплин делал комедии, а не трагедии.

Сэлинджер во время Второй мировой войны участвовал в высадке в Нормандии и провёл в боях более двухсот дней подряд. Он был среди освободителей одного из концлагерей, и ужасы, там увиденные, вместе с боевыми ужасами потрясли его так, что вызвали у него нервный срыв. Естественно, что от такого потрясения он не мог избавиться всю жизнь. Так что его женобоязнь могла лишь усугубиться.

Интересно, воспользовался ли он властью победителя и ёб ли француженок, отдававшихся любому американскому солдату за пару капроновых чулок, а часто и бесплатно. Но известно одно, что он, еврей, поспешно женился на молоденькой эсэсовке Sylvia Welter, которую он допрашивал по долгу службы. Можно только вообразить уровень похоти, до которого он себя довёл, чтобы нарушить приказ, запрещавший американцам жениться на немках. Ему удалось не только на ней жениться, но и привезти в Штаты. Ясно, что его власть над юной пленницей (как интеллектуальная власть над малолеткой) и её женская власть над голодным мужиком объединились и лишили Сэленджера рассудка. Он развёлся с ней через месяц, когда, избавившись от похоти, прозрел.

Как-то он привязался к четырнадцатилетней на пляже и вёл с ней ежедневные разговоры, слоняясь вдоль берега моря. Девчонка, разумеется, втюрилась в красивого, умного мужчину, уделяющего ей столько внимания, за что бы он в наше время снова надолго сел и вряд ли бы его вообще выпустили. Девчонку эту он не трогал, хотя сказал её матери, что собирается на ней жениться. Однако не только жениться, но и ебать её он боялся, пока она сама не взяла дело в руки и засунула в себя что надо. Она вспоминает, что как-то неосторожно сказала нечто, что Сэлинжер проинтерпретировал как её посягательство на его творчество, и он тотчас прервал с ней все отношения. Такой вот был мудак.

Его любовь к детям (педофилия?) особо подтвердилась после того, как он уехал из Нью-Йорка и поселился в маленьком городке в New Hampshire. Там он регулярно приглашал к себе домой малолеток из соседней школы якобы для того, чтобы слушать музыку и разговаривать (болтовня – любимое времяпровождение Сэлинджера с девицами). Однако, когда одна самочка опубликовала интервью с ним в городской газетке, Сэлинджер прервал со школьниками отношения без объяснения причин. Уж не напугался он того, что о его влечении к девочкам на фоне пиздобоязни станет всем известно? И не являлся ли именно этот страх причиной его побега от славы, уединения и избегания всякого вторжения в его личную жизнь – что же он так в ней отчаянно пытался скрыть?

Сэлинджер вовсе не стал отшельником, как это принято считать – он просто отказался от славы, которая бы держала его постоянно на виду и неминуемо бы вскрыла его тягу к юным девушкам и в то же время страх их ебать. Недаром в 1952 году под впечатлением долгого изучения буддизма он пришёл к выводу, что воздержание необходимо для просветления. Так мнимым просветлением и прочими добродетелями обосновывается надуманная необходимость воздержания, что, по сути, является оправданием простой пиздобоязни (по-научному можно её именовать пиздофобией). Это эпидемическое и самое опасное заболевание среди мужчин и даже среди женщин, которое широко распространились при христианстве. А точнее, суть христианства, по большому счёту, и есть пиздо-боязнь.