Книга Вот жизнь моя. Фейсбучный роман - Сергей Чупринин

И беда не в том даже, что имен литераторов Приамурья (как, равным образом, литераторов Ставрополья или Оренбуржья) почти не знают за пределами своих регионов. Дело хуже: рискну предположить, что и в самих этих регионах если что и читают, то по преимуществу все тех же Пелевина – Акунина – Сорокина. Или милорда глупого, да хоть бы даже и не глупого.

Исход поединка региональной команды со сборной всего литературного мира предрешен. И что же делать? Очень просто: смотреть на словесность не как на арену для состязаний и схваток, а как на среду, где никто не лишний и у каждого писателя есть свой шанс, своя линия в общем спектре. Не срываясь в пустую похвальбу, от которой так трудно удержаться региональным патриотам: мол, «в Белогорске живет прозаик, равного которому нет в Приамурье», тогда как NN – «может быть, самый проникновенный лирик Приамурья». Но и воздавая всем, кто взялся за перо, должное.

Ю. А. Говорухина. Русская литературная критика на рубеже XX–XXI веков. – Красноярск: Изд-во СФУ, 2012.

Книжки из Красноярска в Москву идут долго. Даже если их специально разыскиваешь. А монографию Юлии Говорухиной я именно что разыскивал, здраво предполагая, что найду в ней и самого себя, и своих товарищей по литературно-критическому промыслу.

Нашел, конечно: в книге детально, куда уж подробнее, разбирается практика «Знамени», «Нового мира», «Октября» и «Нашего современника». Наталье Ивановой, Владимиру Бондаренко, Марку Липовецкому Вячеславу Курицыну, Дмитрию Быкову посвящены отдельные главы. Не забыты и десятки других, знакомых по периодике.

Знакомых, но в исследовании Говорухиной как-то не опознаваемых. Всё вроде бы правильно, часто умно и дельно, коммуникативные стратегии на месте, интенции расчислены, прагматический эффект учтен; в общем – процитирую разок – «рефлексия на затекст оказывается по объему значительнее собственно рефлексии на текст». Так что искомую степень и я бы автору присудил не колеблясь.

Блоха подкована, и велика ли беда, что в результате аналитических процедур она перестала подавать признаки жизни? Наука в ее диссертационном изводе, что тут скажешь, знает много гитик, и лишь одно ей, похоже, недоступно: передать живое биение авторской индивидуальности, неповторимость писателя – а кто же, если говорить всерьез, критики, как не писатели?

Елена Невзглядова. Блаженное наследство: Заметки филолога. – СПб: Журнал «Звезда», 2013.

Елена Невзглядова – прирожденный педагог. Во всяком случае, она так ясно, с таким знанием дела и с такой убежденностью рассказывает о Баратынском и Чехове, о мемуарах Федора Фидлера и жизнепонимании отца Александра Шмемана, о достоинствах лирики Александра Танкова и Ксении Дьяконовой, что ее увлеченность несомненно передастся…

Кому? Тем, разумеется, кто смотрит на жизнь и поэзию так же, как сама Елена Невзглядова. Или тем, кто готов как свой принять именно этот символ веры. Им, наверное, тоже, как автору этой книги, ясно, что стихи Велимира Хлебникова имеют с поэзией мало общего, а прославленное «Бобэоби пелись губы / Вэоэми пелись взоры» тоже кажется «бессмысленно-смешным, а не блаженно-бессмысленным». И они тоже подойдут к лирике Елены Шварц как к «вторичному такому, пожилому обэриутству». А стихи Аркадия Драгомощенко, Елены Фанайловой или Марии Степановой, по-видимому, будут читать вслух, «развлекая гостей, за чаем: смеются до упаду!».

Как? Неужели эти авторы могут быть хоть кому-нибудь близки, недоумевает критик. «То, что их успех – не случайный казус, так странно, что невозможно с этим смириться. Нет объяснения!»

И не будет – до тех пор, пока взгляды и вкусы, не совпадающие с нашими, будут казаться нам «странными» и нуждающимися в немедленном исправлении.

Увы или ура, но это не по силам даже такому неуступчивому, хотя, разумеется, опытному и просвещенному стражу классических устоев, как Елена Невзглядова.

А. П. Квятковский. Поэтический словарь.

3-е издание, исправленное и дополненное. – М.: РГГУ, 2013.

Мало какая книга сыграла в моей жизни такую роль, как эта. Школьником, и, что важно, далеко не столичным, я выписывал из нее стихотворные цитаты, по Квятковскому выстраивая для себя именослов русской поэзии: от Хераскова и Языкова до Сельвинского и Хлебникова. А выбрав профессию, увидел в «Поэтическом словаре» столь редкий у нас пример возможности безоценочно, вне иерархий и вкусовых заморочек быть благодарным не только большим поэтам, но и поэтам малым.

Этот – весь в закладках – томик выпуска 1966 года и сейчас стоит у меня на полке, ближней к рабочему столу. А рядом теперь разместилось издание новое, заботливо подготовленное Ириной Бенционовной Роднянской. Заботливо – то есть с добавлениями, которые успел сделать сам Квятковский, готовивший словарь к переизданию сразу после его выхода в свет. А также с расширением репертуара стихотворных иллюстраций за счет текстов, какие были либо недоступны автору, либо смущали идеологическую цензуру того времени. Главное же – с внесением в текст поправок, какие предложил Михаил Леонович Гаспаров, откликнувшийся на первое издание не рецензией, а многостраничным («объемом с брошюру», – указывает Роднянская) личным письмом автору. И с присовокуплением к основному корпусу (опять-таки многостраничной и опять-таки личной) переписки Александра Павловича Квятковского с прославленным математиком и стиховедом Андреем Николаевичем Колмогоровым.

Господи, думаешь, были же времена, были же люди, для которых чужая работа становилась поводом не к кратенькому импрессионистическому отклику, как вот у меня сейчас, а к самостоятельному и глубокому, именно что фундаментальному соисследованию!..

Алексей Алехин. Временное место. – М.: Время, 2014.

На эту книгу «Литературная газета» отозвалась фельетоном.

Что лестно: если «Литгазета» в последние годы что-либо хвалит, то достоинства книги, замеченной ее авторами, чаще всего под большим вопросом, зато уж если бранит, то читать, как правило, стоит.

И читать Алехина действительно стоит – даже тем, кто (как я, грешник) к верлибрам обычно равнодушен. Вникая в его относительно пространные полуновеллы-полурацеи, я и здесь, признаться, начинаю скучать, зато алехинские миниатюры (часто в две, от силы в пять строк) меня, как говорят сейчас подростки, и цепляют, и грузят одновременно. Будь то сценка, перевешивающая едва не любое обширное сочинение на эту болезненную тему, как «Вербное воскресенье»:

Назареянин на белом ослике въезжает в город через Яузские ворота

а навстречу Ему

патриарх

в мерседесе с охраной

осанна

Или будь то сгустки опыта, нажитого долгими размышлениями. Ну вот, к примеру, «Больница»:

это школа

где люди учатся

не быть

Или, трудно остановиться, еще:

без поэта

мир почувствовал бы себя несчастным

как женщина без зеркальца.