Книга Собственные записки. 1811-1816 - Николай Муравьев-Карсский

– Как бы, братец Муравьев, – спросил меня Ермолов, – избавиться бы нам от этого академика; не можешь ли ты заняться астрономическими наблюдениями на место его?

– Я никогда ими не занимался, – отвечал я, – но если вам угодно, то изучу сие дело и постараюсь исполнить ваше желание; мне только нужны будут помощники, и потому позвольте мне заранее ехать к отцу в деревню, где займусь практикой и выберу двух молодых людей, способных к сему роду занятий.

Генерал согласился. Около того времени приехал в Петербург Иванов, с которым я в 1812-м году был несколько знаком, когда он еще служил поручиком. Я возобновил знакомство с ним; мы бывали друг у друга и находились в хороших между собою сношениях. Он просил меня тоже заняться частью Панцнера и с удовольствием видел, что я из училища отца выберу двух молодых людей себе в помощники.

– Панцнер нехороший человек, – говорил мне Иванов; – я его знал еще в китайском посольстве.

Иванов также просил о сем Ермолова, говоря, сколько ему будет приятно, чтобы сею частью занимался один из наших офицеров.

Так дело это устроили, и мне позволили заблаговременно ехать в Москву.

Впоследствии узнал я, что Иванов обвинял меня в том, что Панцнер не был назначен в посольство и что это была одна из главных причин его неудовольствий на меня. Он сердился на меня также за Воейкова и Лачинова, которых я с его же согласия пригласил из училища отца моего ехать в Персию. Всему же причиной был, полагаю, Коцебу, который после моего выезда из Петербурга приехал туда и овладел Ивановым.

Перед отъездом моим из Петербурга я получил по линии чин штабс-капитана и Кульмский прусский знак железного креста. Знаки сии были привезены прусским гвардейским полковником Лукаду. Мне бы не следовало иметь сего знака, потому что он раздавался только одним гвардейским войскам, находившимся в сражении под Кульмом; во время же Кульмского сражения еще не было Гвардейского генерального штаба, но государю угодно было, чтобы и офицеры квартирмейстерской части, участвовавшие в сей знаменитой битве, надели сей крест, почему некоторые из наших офицеров, в том числе и я, получили этот знак.

Тетка моя Катерина Сергеевна Мордвинова скончалась перед моим выездом из Петербурга. На нее одну я мог иметь некоторую надежду в поправлении дел моих в доме адмирала, но я о том не хотел более стараться: я был оскорблен, огорчен, обижен, и мысли мои ни к чему более не стремились, как к тому, чтобы оставить отечество и расстаться с теми людьми, с теми предметами, коих присутствие ежечасно напоминало о понесенной мною утрате.

25 июня я оставил родных и друзей своих с тем намерением, чтобы их никогда более не видеть, но едва ли устою в таком решении. Пребываю здесь в одиночестве, без друзей, но мысли мои не разлучаются с теми, которых я покинул. Привязанность к родине влечет меня домой, и меня здесь удерживают только воспоминания о горестном событии, меня оттуда устранившем. Братья мои, Александр и Михайла, против ожидания моего, женились, и по нынешнему состоянию домашних дел я должен забыть прежнюю страсть свою, в то время как проявляются новые надежды к достижению цели, к которой клонились все помышления моей жизни. Но я смирился. Да наслаждаются жизнью те, которым суждено вкусить счастие; да смирятся те, которым суждено променять красную будущность на пребывание в отдалении от своих и родины.

При выезде из Петербурга братья и товарищи проводили меня до Средней Рогатки; сердце мое было сжато, когда я простился с друзьями. Они не знали моего намерения навсегда от них удалиться.

Тружусь и стараюсь усовершенствовать себя; вижу свои недостатки, испытываю себя. Таким образом провел я уже более двух лет.