Книга Грустный оптимизм счастливого поколения - Геннадий Козлов

До этого я никакого отношения к живописи не имел, но, будучи человеком практичным и хозяйственным, оставшимся краскам и кисточке решил найти применение. Первую картинку я сделал на случайно оказавшемся под рукой куске оргалита. Несмотря на полное отсутствие представлений о масляной живописи и навыков рисования, получилось, на мой взгляд, вполне сносно, а я почувствовал, что новое занятие мне приятно и интересно. Все остальные увлечения сразу отодвинулись на второй план. Так с апреля 1984 года у меня в сорокалетнем возрасте появились новые, художественные интересы, оказавшиеся исключительно устойчивыми.

Недавно прочитал у М. Уилстона – автора популярных в шестидесятые годы романов про ученых «Жизнь во мгле» и «Встреча на далеком мередиане»: «Математик и физик-теоретик близки к поэту и музыканту; экспериментатор скорее напоминает художника или скульптора». Как все взаимосвязано. Оказывается, претендентов в теоретики и экспериментаторы можно рассортировать по музыкальным способностям. Правильно, что я не подался в теоретики. Ну, это к слову.

После первого художественого упражнения я решил было подучиться в книгах. Но то ли книги были скучноваты, то ли нетерпение взяло верх, но занятие это я оставил и обратился напрямую к классикам. Сначала принялся за французских импрессионистов. Сделал с десяток копий Моне, Ренуара, Мане и Сислея. Затем поднял руку на Ван Гога. Дело шло неплохо, и классики мной могли бы быть довольны, так как копии в достойных рамах выглядели вполне прилично, во всяком случае родственникам нравились. Не остались в стороне и соотечественники – Поленов, Левитан, Васильев, Серов, Коровин. Такой путь обучения имел для меня – человека практического образа жизни – ту привлекательную особенность, что сразу давал осязаемый результат. Это не какие-то ученические рисунки шариков и кубиков.

С приходом навыков картины радикально решили для меня проблему подарков. Особенно существенно это было для общения с зарубежными коллегами и друзьями. Приобрести для них что-либо, кроме избитых матрешек, водки и икры, было трудно, и тут картины оказались просто находкой.

Однажды в подарок немецкому приятелю я сделал копию «Танцующей пары» Ренуара и отправил ее в Германию со знакомой. На таможне картину задержали, а у знакомой возникли серьезные проблемы. Для меня это явилось первым фактом официального признания.

Качество моих работ всецело зависит от удачи с сюжетом. Удивительно, как мастерам удается изобразить любую безделицу так, что глаз не оторвешь. К примеру, в Национальной картинной галерее в Вашингтоне выставлена работа, изображающая просто-напросто кусок сливочного масла, правда большой. Так вот, им постоянно любуется народ. Мне же для достижения намного более скромного успеха обязательно требуется что-то необычное.

Поиск сюжетов занимает у меня времени больше, чем сам процесс их отображения. В первые годы я исходил с фотоаппаратом сотни километров, сделал тысячу слайдов и цветных снимков. Сейчас Интернет своими грандиозными фотосайтами вытеснил этот творческий этап. Соперничать с ним не представляется возможным, так же как и отказаться от использования великолепного в своем разнообразии материала.

Редок снимок, прямо ложащийся на полотно, чаще его приходится дополнять или упрощать. Вообще же между фотографией и картиной существует, как я убедился, очень большое различие. Фото является объективным отображением действительности и смотрится тем лучше, чем прекраснее сама действительность. Красивость фотографии является ее безусловным достоинством. На фото легко уживаются ярко-синее небо с огненно-красными канадскими кленами, вполне уместны четкие геометрические линии аллей и даже деревьев.

Картина же субъективна по своей сути. Красивость и упорядоченность пейзажа, прямизна линий и безупречность форм не вызывает душевного волнения. Любая творческая работа должна содержать в себе что-то потаенное, подчас противоречивое. Может быть, поэтому российские пейзажи с покосившимися избами много живописнее картин с изображением великолепных европейских дворцов, парков и усадеб. У меня есть множество прекрасных фотографий последних, но ни одна из них не стала для меня темой картины. Впрочем, сердцу англичанина, немца или француза, возможно, ближе их родные красоты. Не смею оспаривать их право возразить по поводу моих нападок.

Из наших очаровательных деревенских пейзажей мне особенно милы опушки леса с ухабистыми дорогами и тропинками. Если сюда добавить еще амбар или покосившийся сарай, то это уже толчок к творчеству. Формы самих сараев предельно просты и одновременно многообразны своей примитивной оригинальностью. Вокруг них можно встретить живописные поленницы дров, стога сена, навозные кучи и разнообразную хозяйственную утварь. Они предстают передо мной как почти готовые натюрморты, оживленные курами и поросятами.

Картина всегда требует некоторого обобщения действительности, достигаемого путем упрощения, отказа от второстепенных деталей. Всем, наверное, приходилось любоваться отражением берегов на глади водоемов, замечая, как меняется картина при появлении ряби или волн. Сначала исчезают детали растительности, затем размываются формы и контуры, наконец, остается только цвет, и ничто уже более не отвлекает глаз от его восприятия. Так и художник, ориентируясь на свое внутреннее ощущение, должен построить соответствующий ему образ. Волнение автора передается зрителю, и картина, лишенная многих деталей, способна рассказать замысел точнее и убедительнее любой фотографии, с безукоризненной передачей форм, размеров и цвета.

Трудным моментом пейзажной живописи – изображение неба. Тут есть и чисто физическая причина. Являясь активным источником света, небо не может быть объективно передано красками, лишь отражающими свет. Сразу ощущается несоответствие между его низкой светимостью и освещенностью местности. Спасают ситуацию облака, отражающие свет, падающий снаружи, и задерживающие внутренний, как занавески на окнах.

Хорошо исполненное небо или даже одно облако могут быть темой целой картины. Только большим мастерам с помощью специальных приемов удается добиться полной гармонии неба и остального пейзажа. При этом небо редко бывает прозаически-синим: тут одновременно и голубые, и розовые, и фиолетовые тона. В других случаях мы находим небо желтым или желто-зеленым. Утреннее небо наполнено оптимизмом и бодростью, а вечернее – усталостью и обреченностью.

Схожие проблемы начинающего художника связаны с изображением яркого солнечного дня. На первых порах я пытался решить их с помощью добавляемых в краски белил, но картины получались не солнечными, а блеклыми. А секрет оказался в тенях. Только сочетание светлых и темных мест способно создать впечатление яркого солнечного освещения. Это очень хорошо видно на экране телевизора во время трансляции футбольного матча в солнечную погоду, когда одна половина поля в тени, а другая на солнце. Телекамера настраивает чувствительность по среднему уровню освещенности. В результате в освещенной части заметны лишь тени игроков, а в теневой не видно вообще ничего, зато эффект яркого солнечного дня налицо.

Непростым оказалось для меня изображение почти всегда присутствующего в пейзаже луга. Поначалу я старался изобразить как можно больше отдельных элементов и цветов. Это требовало много времени, но не приводило к желаемому результату. Картина пестрила, не радуя глаз.