Книга Остров - Василий Голованов

Человечество с грустью переживало утрату целого куска мира – именно этим настроением проникнута самая тонкая, самая драматичная, на мой взгляд, сага – «Воспитание в Домах Двух Чаш». Любимейший в ирландской литературе женский образ – прекрасная Этайн, сида, лучшая воспитанница Мананнана, переходит в мир людей, прибивается к церкви на окраине городка и предпочитает вечное упокоение на кладбище при церкви возвращению в блистательный, сокрытый, потусторонний мир сидов. Таков сюжет. Но нам важно другое: душераздирающая сцена прощания – неудержимого разъезжания по перпендикулярным осям пространства позднего Средневековья – Этайн и ее сородичей. Прощание происходит вслепую: Фет Фиата уже так силен, что ни Этайн с людьми, ни сиды не в состоянии увидеть друг друга. Мир людей уже настолько инаков, что сиды, вопреки своему умению, не могут рассеять туман хотя бы со своей стороны. Фет Фиата так силен, что под его покровом неумолимо разъезжаются времена сидов и людей. Этайн, попав к людям, не перестает дивиться странности их одеяний, архитектуры и обычаев. Это свидетельствует о том, что сиды и люди давно чужды друг другу, чужды до такой степени, что даже изредка не сверяют ход своих времен.

В последующих сказаниях отношения людей к сидам приобретают черты агрессивности. Таков тон повествования в «Смерти Муйрхертаха, сына Эрк». Все чаще сиды морочат голову доверчивым правителям, чтобы сбить их с пути добропорядочных христиан. Монахи обливают монархов святой водой и возвращают в лоно церкви, сиды исчезают, как тать. Это – идеологические трюки, человеческие домыслы. Думаю, что сиды, почувствовав безнадежность дальнейших контактов с человеком, достойно ушли в свое бесконечное пространство.

В дальнейшем интерпретация человеком образа сидов окончательно заходит в тупик: одна из ветвей толкования переходит в область фольклора, где сиды уменьшаются до крошечных размеров, становятся эльфами и феями, чья магия служит игрушечным целям. Другая дорога ведет в область черноты, трикстерства, морока. Сидами обильно удобряют почву мрачного европейского эзотеризма, они, окруженные ореолом отчуждения, обслуживают некую мрачную, непонятную человеку, забытую, хотя и вожделенную тайну. Фигуры их размываются, цвет меняется на красно-черный, потом на черный, потом на дымчатый, потом они окончательно сливаются с тьмой…

Единственный проблеск, мимолетная реабилитация сидов появляется в куртуазном материковом артуровском цикле – это фигура Мерлина. Черты сида в нем так точны, что трудно усомниться: скорее всего, это последняя попытка сидов вернуть человечеству возможность проницать в парадоксальный мир, расширять возможности собственной души, мысли. Как явствует из цикла, возможность эта, несмотря ни на что, остается открытой. Как известно, король Артур, ведомый по жизни мудростью и проницательностью Мерлина, и после смерти не был оставлен им. Он заснул и спит на Яблоневом острове (в «Яблоневой Эмайн» Мананнана?), унесенный туда своей сестрой, ученицей Мерлина. Он спит (и по традиции люди ждут его пробуждения), чтобы, проснувшись, объединить страну (по мнению историков никогда и не бывшую единой). Но, о политическом ли единстве речь? Артур, любимый ученик Мерлина, может восстать только для объединения страны по волшебным правилам сидов, чтобы вернуть миру объем, присущий «условному хронотопу» кельтских мифов, в котором человек смело мог преодолевать границы…

Видеоверсия сказания о короле Артуре заканчивается его гибелью и торжественными похоронами. Мерлина в ней и вовсе нет. Современная цивилизация не нуждается больше в спящем короле. Ей не важна идея парадоксального хронотопа, объединения в котором жаждали Средние века и Возрождение, стоящее к Средневековью гораздо ближе, чем мы думаем. Новое время создало защиту от морока кельтского хронотопа: «мифологический» ход сознания сменился «историческим», оттого время приняло окончательное направление линейности, а пространство, декретированное тремя возможными измерениями, было систематично поделено и внутри границ тщательно исследовано. Препарировано даже: в Париже, в Музее естественной истории, вывернутые наизнанку внутренности мартышек, сослуживших службу пытливому гению человечества, спилы костей, разложенные по ящичкам черепа – апофеоз детерминизма XIX века. Для развязки романа Умберто Эко «Маятник Фуко», для приговора самоуверенности человечества, заменившего Божественный промысел хитроумной механикой и пытливостью анатома, этот музей подходит ничуть не меньше, чем Консерваториум наук и ремесел…

Линейный, сегментированный мир, используемый как мастерская, дал человечеству не больше ответов на самые сущностные вопросы об основах бытия, чем дремучий, запутанный мир преданий. Современный мир балансирует на эсхатологической грани в состоянии невроза. Мир, включавший в себя странные грани духа и бытия, при всей своей бездоказательности, не имел в своей космогонии хтонической бездны: тему конца Света современные ученые, как ни бьются, обнаружить в нем не могут. Еще бы: ведь мир, таящий внутри себя такой гигантский потенциал саморазвертывания, не мыслится как конечный. Невозможно призывать забыть всю историю и вернуться назад в мифологию. Пусть дети выращиваются в пробирках, раз уж по-другому нельзя, пусть самолеты благополучно сажают свои многотонные тела. И так далее. Но давайте оставим в покое хотя бы Артура – пусть он спит до поры до времени. В конце концов, нам тоже свойственно погружаться в это состояние, и никто не может объяснить, куда утекает наше время и за счет чего пред нами разворачиваются безграничные пространства сновидения. Тема пограничья всегда волновала умы мыслителей Средневековья и Возрождения. Леонардо, например, посвятил границе стихий обширный научный труд. В нем он приходит к парадоксальному выводу относительно границы воды и воздуха: граница, отмечает Леонардо, имеет совершенно особые свойства, отличные от свойств стихий, но имеет в то же время черты обеих. Граница – особая стихия, несущая не охранительные функции, а функции проводника. Вот в чем разгадка, целительная для человека нового времени. Имея ее в виду, легче смириться с мыслью, что история и мифология – части одного мира, и грань между ними подвижна и проницаема, что пространство имеет дополнительные к трем измерениям свойства, достаточно оказаться на перекрестке стихий и времен; что время нелинейно; что потусторонний мир поджидает нас где-то в районе спальни. Или на перекрестке. Или на острове, как Брандана: он был святым, уважаемым человеком, его портрет до сих пор тиражируют на этикетках ирландского ликера.

Сиды, оставившие по себе волшебную память, – ни что иное, как странная, наделенная особыми свойствами прозрачная граница, проводимая в обе стороны. Просто этого никто уже не принимает всерьез.

Исходя из всего вышесказанного, этим летом единственному человеку, которому я могла довериться, человеку, отправлявшемуся на северные острова, на границу стихий, я вручила магический колокольчик.

Гела ГРИНЁВА.

IX. Социологический отчет, подготовленный участниками экспедиции 1994 года для ИГАН

Поселок Бугрино

Это самый крупный населенный пункт на острове. Представляет из себя три ряда бараков, протянувшихся вдоль морского берега по краю кочковатого торфяного болота, заросшего морошкой, которое начинается сразу за третьей линией домов. Поселок прорезают два оврага, по дну которых текут вытекающие из болота ручьи. Один из запруженных ручьев служит источником питьевой воды. Крепкие мостки, перекинутые когда-то над оврагами, ныне сильно поношены.