Книга Информация - Мартин Эмис

Теперь Гвин был настроен шутливо.

— Бац не может водить ни за что, — сказал он. — Верно, любимая?

— Ну, ставка у него довольно высокая.

— А вот и он.

Минуту спустя Ричард стоял в холле, в шортах, плаще, с ракеткой, с кием в футляре; верхняя одежда была сложена в новую дешевую спортивную сумку, очевидно сделанную из пластика (а может, и того хуже). Деми поцеловала Ричарда. Вид у него был потерянный.

— Агнец, которого ведут на заклание, — сказал Гвин.

— Мы что, всерьез это затеяли?

_____

В «саабе» Гвина Ричард сел на заднее сиденье. Прямо перед ним на переднем сиденье сидел телохранитель Фил. Должно быть, приятно, подумал Ричард, чувствовать себя (и смаковать это чувство) ответственным за всю эту тревогу, издержки, неудобства и нелепую экзотику. Но автор «Амелиора» и «Возвращенного Амелиора», всегда несносный своей доверчивостью и адаптивностью, очевидно, погрузился в мир телохранителей: в лице Фила Гвин обрел нового управляющего реальностью — вроде того юного пиарщика, только накачанного. Выяснилось, что Гвин даже ходит в спортзал, чтобы потренироваться с коллегами Фила — Саймоном и Джейком. Гвин вел машину, по-мужски грубо ругаясь. Он даже опустил стекло, чтобы наорать на кого-то, кто посмел вторгнуться на его территорию. Еще одна категориальная ошибка. Тише, пожалуйста! На дороге мы можем думать, что ругаем других. Но что такое дорога? Монолог — вот единственно подобающая форма для этого места, потому что на самом деле мы ругаем самих себя. Ричард не жалел о том, что он не водит машину; он не жалел о том, что не подключен к городу. Но ему было жаль, что он лишен возможности ругаться. Он жалел, что не принадлежит к числу этих болванов в их вонючих грудах металла и что он не ругается — не клянет самого себя.

Когда они пристроились в хвост машин у Мраморной Арки, Гвин откинул голову назад и сообщил Ричарду, что Фила выгнали из спецназа за чрезмерную жестокость. Фил снисходительно хмыкнул. Кожа у Фила от искусственного загара выглядела словно резиновая, губастый рот с металлическими коронками на зубах и светлые глаза; на вид он был ровесником Гвина и Ричарда. Полное имя Фила было Фил Смоукер (то есть Курильщик). Ричард подумал, что, будь у него фамилия Курильщик, это могло бы избавить его от многих неприятностей, особенно в Америке. Или, скажем, Ричард Куряга. Фил курил — закурил и Ричард. Гвин посвящал Фила в историю их многолетнего соперничества — на теннисном корте, за бильярдным столом, за шахматной доской.

— Но сегодня я задам ему жару.

— Он ни разу меня не обыгрывал, — сказал Ричард.

— Спорт, — откликнулся Гвин, — дает человеку возможность разрядиться. Таких сфер уже не много осталось. Спорт. Секс. Искусство.

— Ты забываешь о несчастьях окружающих, — сказал Ричард. — О томном созерцании несчастий окружающих. Не забывай об этом.

На этот раз они ехали не в «Колдуна», а в «Ирлич».

— Я плачу за все это, — сказал Гвин. — Мне придется заплатить и за тебя как за гостя. Ну а ты можешь, по крайней мере, купить мячи.

Фил внимательно наблюдал за ними, пока они выходили со стоянки, потом он бросил еще несколько внимательных взглядов вокруг, а потом уселся и развернул газету. Что эти телохранители действительно умеют, подумал Ричард, так это пялиться. Он купил мячи: мячи были шведские и стоили безумных денег. Когда они спускались по прохладному зеленому переходу к своему корту, Гвин остановился и сказал:

— Смотри. Я уже тут.

На стене висела фотография Гвина в белых брюках, украшенная его полуграмотной подписью. Рядом помещались фотографии какого-то модельера, какого-то игрока в гольф, какого-то боксера и великого Буттругены.

— И давно ты сюда записался? Сколько это стоит?

— Несколько тысяч. Недавно. Вот где я играю в теннис по-настоящему.

После первого перехода Ричард сказал:

— Куда подевался четвертый мяч?

Они поискали мяч, но так и не нашли. Они играли в закрытом корте, так что, разумеется, мячу было абсолютно некуда деться. Но зато было много мест, куда мяч можно спрятать. Все теннисные мячи мечтают потеряться. В этом вся их жизнь; они страстно мечтают потеряться… После второго перехода Ричард спросил:

— Куда пропал третий мяч?

Они поискали его, но так и не нашли. Гвин, на дне кожаной спортивной сумки которого теперь уютно покоились два мяча, спросил, не хочет ли Ричард сходить и купить еще. Но Ричард пожал плечами и продолжил играть.

Он не мог понять, что происходит. Неужели можно так сильно ненавидеть? Ричард всегда ненавидел Гвина на корте, даже когда легко выигрывал; даже когда гонял его из угла в угол, как подопытную крысу (а затем заставлял оступиться и плюхнуться задницей на покрытие); и даже когда после длительного обмена свечами и укороченными ударами, видя, что Гвин стоит у сетки, изумленно разинув рот, Ричард, широко размахнувшись, посылал открытой ракеткой мяч прямо в рот сопернику. Ненависть была частью его игры, но что-то в ней разладилось — что-то разладилось в его ненависти, что-то рассредоточило ее и сделало совершенно бесполезной. И на то были причины.

Обычно довольно скучный на корте, Гвин вдруг превратился в человека-оркестр с аффектированной жестикуляцией и ужимками — необъяснимо отталкивающими. Всякий раз, когда Гвин выигрывал очко, он сжимал кулак и шипел: «Да» или, что еще неприятнее, шумно выдыхал: «Есть». Это «есть» было куда хуже, чем «да». Когда они менялись сторонами, Гвин начал делать упражнения на глубокое дыхание — Ричарду казалось, что Гвин издает звуки, которые, должно быть, издавал пещерный человек, когда боролся с переохлаждением. Если после подачи Гвина мяч задевал сетку и шлепался на землю или беспрепятственно выкатывался за линию, он снова становился в стойку подающего, чтобы продолжить игру, а затем, поколебавшись, замирал на какое-то время с недовольным видом и лишь потом лениво плелся на поиски мяча. Ричард при этом произносил что-нибудь вроде: «Ну, что такое? Принцесса на горошине?» И Гвин никогда не знал счета. Он все время спрашивал, какой счет, как обычно делают новички. «Какой счет?» — спрашивал он. Или: «На чем мы остановились?» Или: «По сколько сейчас?» Или просто: «Счет?»

И вот наконец, сдерживая данное слово, Гвин делал нечто, что раньше ему никогда не удавалось. Он выигрывал.

Через полчаса Гвин выиграл сет-пойнт. Затем, неуклюже подбежав вперед, он сумел дотянуться до мяча, до простейшей подачи Ричардом. Мяч задел ленточку и перевалился через нее.

— Как твой большой палец? — спросил Ричард, когда они сели. — В порядке?

— Укороченный удар с лету. Я намеренно целился в ленточку.

— Насчет большого пальца не беспокойся. Заживет через пару недель. Боже, как мы могли потерять два мяча?

Гвин не ответил. Он накинул полотенце на голову — так делают на Открытом чемпионате Австралии, когда температура на корте достигает 60 градусов по Цельсию. Ричард по обыкновению закурил. Гвин выглянул из своего «вигвама» и заметил, что в «Ирличе» не курят. Потом добавил: