Книга Девушка под сенью оливы - Лия Флеминг

– Я тоже была там! – выкрикнула я на одном дыхании. – Но мне повезло спастись. Ужасно! Остаться в живых, когда все твои друзья погибли!

– Пойдем, я покажу тебе мой сад! – мгновенно взяла ситуацию под контроль Йоланда, решительно переключившись на день сегодняшний. – Знаешь, когда мне грустно, я всегда иду в сад. Сажусь там и подолгу любуюсь на горы. Они согревают мою душу и исцеляют ее получше любого лекарства. Наши горы, они вечны! И всегда прекрасны. Кстати, я должна угостить тебя своим тимьяновым медом. Его считают лучшим во всем Апокоронасе.

Англичане в таких случаях говорят, что все женщины с возрастом приходят либо к Богу, либо к цветам. Впрочем, есть и те, кто любит и Бога, и свой сад. Но я не рискнула озвучить свои философские мысли на греческом, ибо за минувшие годы изрядно подрастеряла словарный запас.

Мы с удовольствием прогулялись по саду, порадовались большим и малым победам на цветочных клумбах, с сожалением отметили некоторые утраты, обсудили виды на урожай оливок. Я лишний раз восхитилась благодатным климатом Крита. Ведь Йоланда в открытом грунте выращивает все то, что мы у себя в Англии растим исключительно в теплицах. Обе мы понимали, что все наши садоводческие разговоры – это лишь слабая попытка уйти от главного, от тех страшных воспоминаний, которые бередят наши души до сих пор. По всей видимости, каждая из нас прикидывала, какой частью этих воспоминаний стоит поделиться, а какие из них так и оставить в колодце собственного забвения. Но пока никто из нас не хотел нарушать очарование момента: мы снова вместе, после стольких лет разлуки. И все же мы обе жаждали продолжения. Что случилось с каждой из нас за те годы, что мы прожили врозь?

Йоланда рассказала мне о своей поездке в Штаты к дочери, о том, что она один раз наведалась в Салоники, город, в котором родилась. А вообще-то она безвылазно живет на ферме. Точно так же, как и я в своем Стокенкорте. Забавным оказалось и еще одно совпадение. После войны в нашей жизни больше не было мужчин, не считая родни, конечно. Я подробно рассказала Йоланде о судьбах своей сестры и брата, о том, как единственная дочь Эффи умерла от лейкемии совсем молодой, о том, как ее дочь Лоис, моя внучатая племянница, стала на сегодняшний день самым близким и дорогим для меня человеком. Потом я поведала подруге о том, в каком ужасном состоянии я вернулась домой после войны, о том, как долго приходила в себя, а когда пришла, то немедленно уехала работать за границу.

Позднее, после вкуснейшего ленча, накрытого исключительно дарами собственного огорода и сада, мы уселись вдвоем в теньке и погрузились в молчание, просто наслаждаясь тем, что сидим и нам хорошо вместе.

– А знаешь, я навещала твоих родителей в Ханье, – вдруг брякнула я, решив, что легче всего о самом трудном говорить прямо, без экивоков.

Некоторое время Йоланда отрешенно смотрела куда-то вдаль.

– Они спрашивали обо мне? – задала она свой главный вопрос. Голос звучал как-то подозрительно ровно.

– Да, они очень скучали по тебе. Конечно, им трудно было смириться с твоим выбором, но они обрадовались, когда узнали, что с тобой все хорошо и что ты счастлива в браке.

А что еще могла я сказать? Только святую ложь. Точнее, только правду, которую я лишь слегка приукрасила.

– А я ведь тоже приехала в Ханью, но было уже слишком поздно. В еврейском квартале я застала лишь мародеров, грабивших наши дома. Тогда у меня случился выкидыш. Я ведь была на пятом месяце. Мальчик родился мертворожденным. Наши бывшие соседи ночью отвезли меня в клинику Красного Креста. Там меня долго прятали, выхаживали как могли. А немцы шарили в поисках евреев по всему Криту. Брали даже тех, кто перешел в христианство. Они и сюда приезжали. Перевернули всю ферму вверх дном, угнали скот, сожгли весь урожай. – Йоланда немного помолчала. – Страшное было время. Но ты мне лучше расскажи, как ты оказалась на пароходе вместе с евреями?

– Я там устроила скандал одному немцу, он меня и запихнул в машину вместе с евреями. А потом они выяснили, что мои документы подложные, и тоже отправили меня в концлагерь. Но в тот момент, когда мы уже плыли в Афины, какой-то пьяный солдат упал в темноте, ударился о металлическую рею и сильно поранил руку. Меня вывели из трюма, куда загнали всех узников, и отвели на палубу к раненому. И как раз в этот момент прогремел взрыв. Все, кто был наверху, очутились в воде. А позднее нас, несколько десятков человек, подобрало сопровождающее судно. Знаешь, а я ведь думала, что ты тоже там, в трюме.

Я почувствовала, как слезы градом льются по моим щекам, мешая говорить. Но это только к лучшему. О дальнейших подробностях своего спасения мне не хотелось вспоминать.

Йоланда машинально покрутила обручальное кольцо на пальце и тяжело вздохнула.

– Может, такая смерть и лучше, чем газовая камера в Освенциме. Пожалуй, это единственное, что утешает. У меня сохранилась лишь одна-единственная фотография родителей. И ни одной, где бы мы были все трое. Я пыталась рассказывать о страшной участи родителей своим детям, но их это мало волнует. Разве что Пенни в Чикаго проявила интерес. Она, между прочим, вышла замуж за еврея и перешла в нашу веру, представляешь? Так что все возвращается на круги своя! Надеюсь, мама с папой рады этому.

– А ты была в синагоге? Ее заново отстроили, и там так красиво!

– Нет, я ни разу с тех пор не была в Ханье. В моей памяти все осталось таким, как было в тот страшный день. К тому же я перестала верить в Бога. То есть я верю, но несколько иначе, чем это принято по церковным канонам.

Я почувствовала нежелание Йоланды продолжать разговор. Слишком все больно, даже спустя столько лет.

– Давай-ка прогуляемся на пасеку! – вдруг предложила она. – Пора моим пчелкам узнать счастливую новость о том, что мы встретились. Подожди, я только сейчас принесу из дома защитную сетку.

* * *

Йоланда не могла налюбоваться Пенни. Такая элегантная, стройная, спину держит прямо. Не то что она сама, развалюха. Но как ни крути, а четверо детей, которых она выносила, не сделали ее фигуру краше. Да и кожа на лице загрубела и обветрилась от постоянного пребывания на солнце. И наряд ее… После гибели мужа в годы гражданской войны она, в соответствии с местными традициями, ходит по-вдовьи: только в черном и темно-сером. Все остальные краски мира она приберегает для своих цветов и орнаментов, ярких шерстяных ковров и подушек, которыми украшены комнаты в доме.

Да, на фоне Пенни она смотрится совсем старухой. Впрочем, они прожили в разных условиях. Да и климат в Англии не такой, как здесь. Она мысленно представила себе эту страну, где круглый год зеленеют луга и каждый день идет дождь. Надо будет порасспрашивать Пенни о том, как ей живется в своей Англии. Но вначале вначале она должна рассказать ей о Панайотисе. Она постарается сделать это максимально тактично, не бередя старые раны, так, как это сделала сама Пенни. Йоланда догадалась, о скольких ужасах умолчала подруга, рассказывая о смерти ее родителей.

Семья и дети помогли ей вынести все горести и обиды, все удары судьбы. Хорошо, что Пенни тоже не обделена родственными узами. Йоланда снова прикоснулась к ее руке, словно отказываясь поверить в то, что подруга жива и предстала перед ней из плоти и крови, а не бестелесным призраком, которые часто являются старикам накануне смерти, принимая облик давно умерших родных.