Книга Зимняя война - Елена Крюкова

Я его упустил.

Не упустил. Это я его не убила.

Что-о-о-о-о-о?!

Это я его спасла. Я приволокла его из того парижского кабачка на Монмартре, где он потерял сознанье от ваших, милль пардон, жестоких побоев и пыток, в дом своей подруги. Милые такие француженочки… ох и славные… они так за ним чудненько ухаживали… откормили его, раны бальзамом мазали…

Ах ты!..

Не бей женщину, Коромысло! Не бей!

Пусть бьет. Зубом больше… зубом меньше. Когда я сражалась в горах за Дворец, я еще и не такое видала от… ваших. Золотой вставлю. Когда буду стрелять в таких, как вы, буду улыбаться, зубом блестеть.

Она еще и издевается.

А ты… и вправду… тогда… за Дворец — сражалась?!..

А что бы мне врать. Эх, разбил ты мне перламутровые губки, начальник. Больше тебя никогда не поцелую. Пошел ты.

Почему ж ты… такая молодая?..

Авессалом, ты дурак. Ты сейчас должен последнююю молитву читать, а не с бабой о чепухе лясы точить. Русская баба потрепаться любит.

А потому. Потому что, дураки вы оба, времени нет.

Поговори еще, Косая Челка. Так это ты, оказывается, спасла его. Все во всех заговорах замыкается в конце концов на человеке. На его жалкой, кому-то нужной жизни. На деле она никому не нужна. Мы только делаем вид. Я сделал вид, что мне была нужна жизнь этой… парфюмерши. Этой вашей Паломы Пикассо. И это ты, Косая Челка, тогда бомбу в самолет подложила. За мои же собственные деньги. Ты виртуозка. Хотя и он, ваш Лех, виртуоз. И в цепи тех, кто в тени, во тьме правит мировой бал, я отвел бы ему далеко не последнюю роль. Если б, конечно, он согласился работать на меня.

Лех не работал бы на тебя никогда.

Почему, гадюка?!

Потому что Лех работал на Бога. Лех работал Богу, понятно. Лех вырвался из клетки, из-за решетки. Выбежал с белого поля, разграфленного вами на четкие квадраты. Он разбил свою тюрьму. А значит, и ваша общая тюрьма дала трещину. Если бы в России все были такие, как Лех, мы бы вам никогда себя…

Кончай разглагольствовать, ведьмачка! Белогвардейка недорезанная! Времени, видишь ли, нет! Я тебе сейчас покажу, как это времени нет! Где оно находится, по-настоящему! Думаешь, у тебя в п…е?!.. Все бабы так думают! И ведьмы и не ведьмы! А я, по-твоему, где! Я слишком много, слишком хорошо платил тебе за него! Жаль, что ты его тогда, около Сакре-Кер, не застрелила! Влюбилась в него, что ли! Ну и дура! Поделом тебе! На!

Коромысло! Она же тоже знает Тайну! Она хочет сказать… ее губы шевелятся! Не надо! Не стреляй!

Высокий и скуластый мужик в черном шерстяном капюшоне, обтягивающем затылок, поднял пистолет и выстрелил в упор в девушку с косо срезанной, летящей через весь лоб челкой, со связанными за спиной руками. Падая на кирпичный, покрытый ледяной седой изморозью подвальный пол, она прошептала одними губами:

— Пашка… я видела Царя… он стоит около замерзших рельсов… около путей… он в башлыке… в рукавицах… ему холодно, Пашка… ты похорони меня, девицу-кавалериста, с почестями… сбрось в пропасть там, в горах, и выстрели в пургу три раза в мою память… Бог Троицу любит…

У другого, оставшегося в комнате один на один с мужиком в черном капюшоне, тоже были скованы руки. Он помялся, захрустев кожаной черной курткой, и поглядел скуластому мужику глаза в глаза.

— Коромысло!.. Наручники врезались в кость… отомкни замок… неужели ты меня убьешь… свою правую руку… ногу…

— Эта, — скуластый презрительно шевельнул ногою упавшую на заиндевелый кирпич юную женщину с уже остановившимися, стекленеющими глазами, — не в себе. Такую чушь про время молоть. Или?..

Мгновенный высверк пытающего взгляда. Черная пустая дыра пистолета. Тебя спрашивают — ты отвечаешь. А если тебе нечего отвечать?!

— Мы только идем к Тайне Мира, — прошелестел Авессалом помертвелыми губами. — Мы к ней еще не дошли.

— Мы к ней никогда не дойдем.

Черная дыра приблизилась, Авессалом близко, глубоко заглянул в нее и увидел там всю землю, все Время, медленно проворачивавшееся под белым холодным Солнцем, как огромная планета, сверкающая, густо-синяя, прозрачная насквозь, богатая и нищая, молящая любить до конца только ее одну.

Двое все брели, брели по степи, продутой ветрами насквозь, усыпанной белесыми, седыми разводами и лентиями снега, вжатого, впечатанного в каменистую колючую землю. Двое брели и поддерживали друг друга — они шли прочь от Золотого Будды, они хотели уйти, но властная страшная сила все возвращала и возвращала их к нему. Они отходили, уходили — давали по заснеженной степи круг — облегченно вздыхали: уф, вырвались!.. — и снова перед ними вставала из туманов и метелей громадная золотая фигура, безмолвно говорящая им: вы мои, маленькие люди.

Ты помнишь Федьку Свиное Рыло?!.. вот бы его сюда… он бы этому истукану топор бы в бок всадил…

Ты же сам вел меня. Ты же сам хотел его увидеть. Он…

У него дыра во лбу! Ветер свистит в его голове! Ветер бьет нам в грудь! Мы летим вместе с ветром! Наклонись… защитись рукой…

Степной, пустынный зимний ветер пытался сбить их с ног, но они, отчаянно уцепившись друг за друга, упрямо шли, брели, набычив лбы, втягивая головы в плечи, и не понять уже было, кто из них мужчина, кто женщина — ветер рвал лохмотья, ветер развевал отросшие за долгий путь космы, целовал морщины, делавшие лица подобными коричневой коре.

Мы… оторвемся от него когда-нибудь?!..

Гляди, он следит за нами… он смотрит на нас…

У него же теперь только два глаза! Он не видит Тайны!

Он мстит нам…

Под жестоким порывом ветра двое падали на землю, вцеплялись в землю пальцами, ногтями, прижимались к промерзлой земле лицами, жалко вышептывали молитвы, какие помнили.

Далеко, у изножья призрачных гор, гремели, ухали разрывы.

И в горах, где гремела бесконечная Война, опять появились безмолвные офицеры и солдаты на серых, черных, каурых, молчаливо бредущих понурых лошадях. Надвинув башлыки на глаза, воины Погибшей Армии ехали на конях чинно и важно, мрачно и великолепно. Под покровом ночи передвигались они; и были дни, когда их видели на горных тропах при свете Солнца.

Они ехали, опустив поводья, дав коням волю, и умные лошади шли осторожно по узкой тропе, прядая ушами.

Те, кто видал их в те последние дни, пытался окликнуть их — напрасно: безмолвно и величественно уходила Армия в горы, высоко в гольцы, к снежным пикам и легким облакам, и люди, что видели офицеров в погонах и солдат в башлыках, казаков в папахах и юнкеров с тяжелыми подсумками через плечо, молча, торопливо крестили их, шептали им вслед: идите, родные, вы не вернетесь больше, вы прощаетесь с нами, мы знаем. Мы наберемся мужества, чтобы встретить страх лицом к лицу.

И цоканье копят замирало между камней.