Книга Другая половина мира - Михаил Ахманов

— Тустла, — подтвердил Унгир-Брен. Веки его опустились, уголок рта дрогнул. — Не осуждай меня, родич, не осуждай… Скоро шагну я на тропу, ведущую в Чак Мооль, и уйду туда, откуда нет возврата. Но воспоминания об увиденном и услышанном будут со мной… Конечно, если в тех краях, — он потянулся рукой к звездному небу, — людям дозволяется помнить былое. Надеюсь, что так! А потому решил я вкусить последнюю радость: отправиться в странствие вслед за черепахой Сеннама, одолевшей когда-то Бескрайние Воды. — Аххаль грустно усмехнулся и покачал головой. — Но времена изменились, родич, времена изменились… Сеннам, великий бог, скитался где угодно и плавал на черепашьей спине, а я, жалкий старый жрец, не рискнул бы взойти на драммар кейтабцев, дабы не уронить свою сетанну. Чоч-Сидри — другое дело!

Рот Дженнака в изумлении приоткрылся.

— Но где же, отец мой… — начал он.

— Где настоящий Чоч-Сидри, правнук моих внуков? Сидит в моем хогане, в Храме Записей, изображая Унгир-Брена, затворившегося для медитации и размышлений, как случалось не раз за долгую его жизнь. И будет сидеть, пока я не вернусь!

— Кто же знает об этом?

— Чоч-Сидри, разумеется. Ну, еще наш ахау, твой отец… и ты, сын мой… теперь знаешь и ты. Но забудешь, как только мы разберемся с нашим маленьким делом. Так не приступить ли к нему? Ты говорил с Чоч-Сидри и не согласился с ним; поговори же теперь со мной. Быть может, для старого Унгир-Брена у тебя найдется другой ответ?

У меня одна тень и один язык; он не раздвоен, как лезвие копья. И я говорю: девушка, избранная моим отцом и тобой, не сядет на циновку власти в Одиссаре.

Унгир-Брен горестно приподнял брови:

— Но отчего? Отчего? Разве она не красива? Не умна? Не обучена всему, что надлежит знать светлорожденной? Разве она не пара кецалю?

— Кецалю — возможно, но не соколу! Пестрые перья пленяют ее, запах власти кружит голову; не Дженнак, сын Джеданны, нужен ей, а одиссарский наследник. Говорила она: когда мы будем властвовать в Одиссаре… Но власть не делится на двоих! И не женское дело говорить о власти! Я ждал от нее других слов…

— Каких же? — тихо спросил аххаль, и Дженнак, закрыв глаза, произнес медленно и певуче, подражая голосу Вианны:

— Возьми меня в Фирату, мой вождь! Ты — владыка над людьми, и никто не подымет голос против твоего желания… Возьми меня с собой! Подумай, кто шепнет тебе слова любви? Кто будет стеречь твой сон? Кто исцелит твои раны? Кто убережет от предательства?

Слова отзвучали, и в маленьком шатре воцарилось молчание. С берега слышался плеск волн, доносилась негромкая перекличка кейтабцев; едва слышно шуршала трава под ногами Грхаба, бродившего неподалеку; а на скале, где стоял лоуранский хольт, звенели оружием стражи. Луна, карабкаясь к зениту, исчехта за шатровым пологом, но звезды сияли все так же ярко — огненные стрелы, пущенные во тьму, чтобы поразить неведомую цель. Свечи оплывали; истекал семнадцатый всплеск.

Унгир-Брен шевельнулся.

— Чьи слова ты повторил, сын мой?

— Девушки… девушки ротодайна, что любила меня… меня, а не перья над моим лбом…

— Не можешь забыть ее? — Дженнак не видел лица аххаля, но чувствовал, что тот разглядывает его в упор. — Не можешь… Да, сын мой, я, видно, ошибся… Ошибся, старый глупец! Прожив столь долгую жизнь, я забыл аромат шелков любви… забыл, как пахнут эти шелка, если расстелить их в первый раз… И я дал плохой совет твоему отцу, ахау. — Голос Унгир-Брена замер, как ветер в полдневную жару, потом Дженнак услышал: — Не знаю, простишь ли ты меня…

«Во имя Шестерых! Вианна?..» — пронеслась мысль; и, ощущая, как подбирается к сердцу холод, Дженнак спросил:

— Этот Орри, плевок Одисса, был твоим человеком?

— Нет, разумеется, нет! Фарассы… Но знать и не предотвратить… Чем это отличается от убийства? — Унгир-Брен развел руки в стороны, приняв позу покорности. — Жаль, — пробормотал он, — жаль… Жаль, что в этой девушке-ротодайна была лишь капля светлой крови. Она сделалась бы тебе хорошей подругой, Джен.

— Я мог провести с ней половину жизни! — отчаянно вырвалось у Дженнака. — Пусть треть, если бы я дожил до твоих лет… Треть!

Унгир-Брен вдруг хрипло рассмеялся — так, как смеются люди, когда им совсем не весело; потом принялся раскачиваться, сидя на пятках и обняв колени руками. Лицо его по-прежнему скрывалось в тенях, а голос звучал монотонно и глухо, будто доносившийся откуда-то издалека рокот сигнального барабана.

— Сын мой, сын мой! И среди светлорожденных не найдешь ты себе подругу, чтобы лет ее хватило на пятую часть твоей жизни… Ибо ты — кинну! Я уйду, и твой отец уйдет, а ты будешь жить; уйдет твой брат Джиллор, а ты будешь жить; уйдут его дети и твои, и дети их детей, а ты будешь жить. Ибо ты — кинну! Будешь жить, и будешь терять, будешь складывать костры для родичей своих и потомков, и для своих любимых, будешь провожать их в Чак Мооль; и та девушка-ротодайна — лишь первая из покинувших тебя. Ибо ты — кинну, и ты обречен терять!

Но, теряя, не должен ты гневаться ни на богов, ни на людей, не должен ненавидеть их и проклинать, не должен мстить им за утраченное, не должен думать, что люди предали тебя, а боги покарали. Ибо все в мире имеет свою цену; и за долгую жизнь, за видения, посланные тебе, за дарованное богами могущество нужно платить. И ты должен платить, расставаясь с теми, кто дорог тебе, ибо ты — кинну!

Мы, светлорожденные, называем себя потомками Одисса или Арсолана, Мейтассы или Коатля, Тайонела или Сеннама; да, мы так себя называем, возвеличивая свой Удел, но это неверно. Веками брали мы женщин из других Великих Очагов, и кровь наша перемешалась; все мы теперь потомки Шестерых, и тот, в ком больше божественной крови, наследует более долгую жизнь. Лишний десяток лет или целых полвека, как даровано мне… Но ты — ты, Джен! — одарен щедрее. Ибо ты не только потомок богов; ты — их избранник! Кинну!

— Кинну, — эхом повторил Дженнак. — Кинну! Прежде ты не рассказывал мне о кинну, наставник.

Он был ошеломлен; в висках стучало, пламя свечей расплывалось перед глазами, мерцая радужным ореолом, а ветер, налетевший с моря, гудел, нашептывал и бормотал, словно продолжая жутковатые речи Унгир-Брена.

Кинну, кинну, кинну, избранник богов!

Он ничего не знал о кинну. Почему? Ну, хотя бы оттого, что нельзя изведать всю накопленную веками мудрость в двадцать лет; у владык и жрецов есть свои тайны, и со временем он приобщится к ним. Ведь он вступил в Круг Власти так недавно!

Значит, кинну… кинну, что бы это ни значило… Кинну! И это связано с его видениями, с чувством избранности, которое он ощущал, и с его жизнью — безмерно долгой, если верить словам Унгир-Брена… И выкупом за все эти дары богов станут утраты, бесконечные утраты, список коих сделается таким же длинным, как его жизнь…

Он сильно потер виски, пытаясь вернуть рассудку ясность. Пусть он кинну, пусть! Но при чем тут смерть Вианны?.. Его поход в Фирату?.. Экспедиция на восток?.. И Чолла? Ведь они говорили о Чолле… да, о Чолле и Вианне… Быть может, все, что случилось с ним, — испытание? Ступени искуса, которые он должен одолеть? Дорога тягот, назначенных кинну?