Книга Крылья империи - Владимир Коваленко

Увы, пока на корабле шел усобный бой, время для прорыва в океан было упущено. И французский корвет был перехвачен английской эскадрой из двух линкоров третьего класса. Тут показал себя Скуратов. Бой был достоин Андреевского флага, а не лилейного французского. Собственно, шансов никаких не было, одна игра в увертки да потяжка времени — пока не стих ветер. Тут Скуратов и продемонстрировал главную особенность русского военного искусства — войну как тяжелую работу. Это ведь весьма нелегко — тянуть на веслах целый фрегат. Но линкор на веслах и вовсе не потаскаешь. Даже и повернуть трудно. Всего у англичан имелось сто сорок орудий. У Скуратова — тридцать шесть. Но, повернувшись бортом к двум носам, он смог действовать из шестнадцати орудий против четырех! Англичане тоже спустили шлюпки. Началось неравное соревнование — кто быстрее: русские обплывают линкоры или линкоры поворачиваются?

Скуратову пришлось рискнуть и подойти почти вплотную. Тогда англичане оставили в покое фрегат и принялись палить по тянущему его вельботу. Командовавший этим двигателем Мирович вместе со своими казаками проявлял чудеса хладнокровия. Пока не оказался в воде. Когда они — кто уцелел после прямого попадания, — отфыркиваясь, влезли на борт, Кужелев окончательно зафиксировал ситуацию, подбив последнюю из британских шлюпок. Теперь все зависело от того, когда снова подует ветер. И от того, успеет ли он до того сбить англичанам такелаж.

Ветра не было долго. А кадеты и уже слегка обросшие лаинцы, вызволенные из ирокезского плена, показали себя неплохими канонирами. Так что он сумел снести все восемь неприятельских мачт и начал было лупить по корпусам в районе ватерлинии, когда его остановил Скуратов.

— Затонут, — предупредил он, — и придется их спасать. Морской закон. А нам не надо чужих на палубе. Ведь верно?

— К нам эти, — Кужелев дернул подбородком на залитую кровью палубу, — хоть и моряки, отнеслись без благородства.

— И это вышло им боком. Ей-ей, лучше вести себя хорошо. Море это учитывает.

Вместо Бордо Скуратов привел корабль в Стокгольм. Там и продал его личности посомнительнее. Которую не интересовало происхождение судна. И до самого Петербурга жаловался, что, в кои-то веки совершив подвиг, да еще и исполняя при этом обязанности капитана корабля, остался совершенно не замечен начальством. И разъяснял всем, что это, ежели б на глазах у адмиралов, да просто не в эпизоде, который нужно замолчать, был бы орден, а также и повышение в звании немного погодя. Отчего стал Кужелеву скучен и даже немного противен. В бою герой, храбрец и умница, а после — хоть уши затыкай.

Самое смешное — все он получил. Сначала Кужелев порадовался за хорошего офицера. Потом начал беспокоиться. Князь Тембенчинский на глазах приобретал все свойства хорошего монарха. Служба за ним не пропадала, свой карман он путал с государственным, причем в пользу последнего. Теперь вот Скуратов и орден получил. Лаинскую «Яростную Славу». А еще он получил под команду второй в мире дирижабль, «Секундус». Это означало налет, которого у других офицеров быть просто не могло, и скорое повышение. По слухам, один из спешно строящихся линкоров был ему категорически обещан лично генерал-адмиралом цесаревичем Павлом. Как подобное всемогущество сочетается с наличием в стране еще двух императоров и князя-кесаря, для Кужелева оставалось загадкой.

Скуратов заглядывал через плечо, заразительно лучился довольством. Против ожидания, в пакете ничего авантюрного не оказалось. Официальное приглашение на процедуру постановки Баглировых отпрысков на крыло.

— Мне она такого не вручила, — заметил Скуратов. — Ага, вот и приписка: поскольку сам-де летать еще не умеешь, явись на «Секундус»… Так что пошли. Буду тебя на крыло ставить. Нелетавших на церемонию не допускают.

— Какое крыло? — опешил Кужелев. — О чем ты? У меня нет ни крыльев, ни перьев. Как я буду летать?

— Сверху вниз, — ответил Скуратов.

Совершенно серьезно ответил. И рожа была живая, не каменная, сдерживающая хохот.

— Шутишь? — все-таки вознадеялся Кужелев.

— Да какие тут шутки! Я сам летал, скоро всех воздушных кадетов на крыло поставим… Только цесаревич пока не летал — государи говорят, пока еще опасно. И зря, потому как на дирижаблях он уже ходит. А летание — как раз вопрос безопасности. Ты, например, наверняка думал, что, если нас подобьют из пушек, подобных тем, что ты отливаешь, нам придется выбирать только между сгореть или разбиться? Уже нет. Придумана такая штука, называется парашют…

Детей Тембенчинского Кужелев не видел уже давно. Помнил он кого-то вроде котят… а тут были хоть и маленькие еще, но уже люди. Завернуты они были в нечто под наименованием «традиционные лаинские одеяния». За которыми были видны только головы. Теорию он понимал. Мол, развернутся и послужат стабилизации полета. Что бы это ни значило, на первых порах любая помощь может быть полезна.

К люку в гондоле «Секундуса» первой подошла Виа, нырнула, уже в падении развернувшись, превратившись в одно живое крыло, нелепый свиток лаинского наряда обернулся хвостом воздушного змея… Так полагалось. Отец выбрасывает в воздух, мать ловит, если что. Впрочем, этих детей выбрасывать из люка не пришлось. Сами прыгнули. Даже и девчонки. Княжны визжали отчаянно, но — прыгнули сами. Если верить Баглиру, аристократическая традиция, иначе просто нельзя. Счастливый своей ненужностью отец торопливо сиганул следом. Обратно семейство забиралось через тот же люк, едва не одновременно. В лаинских одеяниях все они смотрелись разноцветными бесформенными кульками. Устремились в пассажирский салон, где уже был сервирован праздничный обед.

— Я, кстати, в свое время орал, — рассказывал, расплываясь от гордости за потомство, Тембенчинский. — Интересно: никто в первом полете не кричит пугалкой. Отчего бы? Петр, у тебя, я вижу, есть соображение на этот счет?

— И так страшно. Я даже не понял сразу, что лечу. Уже, наверное, выше «Секундуса» поднялся, а все думал, что падаю.

И все такое. Воспоминания о пережитом ужасе, свежие и не слишком.

— А вы, Николай Сергеевич, — поинтересовалась Виа у Скуратова, — наверное, еще больше боялись? Мы все-таки приспособлены к полету. А вот как вы решились…

— Мне дали под зад, иллюстра, — честно ответил тот, — иначе я бы никогда не прыгнул. Но кольцо от страха дернуть не забыл. Благодаря чему так же помог нашему пушкарю. У него, наверное, до сих пор побаливает.

Дети с любопытством слушали взрослый разговор, не вмешиваясь — заговорить без приглашения взрослых был вернейший способ остаться без сладкого.

Кужелев поморщился. Помимо прочего, действительно еще поднывало. И как тогда Скуратов не вылетел вместе с ним. А вот Мирович, кажется, от первого прыжка получил исключительно удовольствие. И формировал теперь воздушную пехоту, соперницу, а то и преемницу морской, в который уже раз позабросив поэзию с архитектурой.

— Но с тех пор я прыгал уже десять раз. Удовольствия не получил, но в бою если придется — прыгну. Кстати, а зачем вам-то, крылатым, парашюты? Это же ваше изобретение?