Книга Убийства в монастыре, или Таинственные хроники - Юлия Крен

Теперь же она не просто кричала, а ревела Иоланте в лицо. Она схватила ее за плечи.

— Нет, нет, нет! Я так много ждала от Софии! Я думала, рядом с ней мне больше не будет больно, когда я буду вспоминать свою жизнь. Но возраст лишил ее разума. Она обманула меня! Намеренно показала себя чувствительной и мягкой. Как будто не знала, что такой быть женщине никак нельзя, иначе все пропало! Когда я боролась за то, чтобы наконец обрести покой, я руководствовалась, твердым расчетом, а не чувствами!

Иоланта споткнулась. Она и не подозревала, что у Роэзии такие сильные руки.

Настоятельница запуталась, заблудилась в туманной стране воспоминаний, и ее тело превратилось в инструмент больного рассудка. Теперь, когда она приходила в себя, вся ее сила будто сосредоточилась в руках. Они трясли Иоланту и подбирались к ее горлу.

— Оставь меня в покое! Исчезни! Больше никогда не говори ни о Софии, ни о ее хронике! — ревела Роэзия.

— Роэзия, — сказала Иоланта, пытаясь сохранять хладнокровие.

— Защищаться нет никакого смысла. Я знаю, что ты убила Софию. Знаю, что ты убила и Катерину, и Грету, потому что они знали о содержании хроники, и Элоизу, потому что она стала тебя подозревать. И я не единственная, кому это известно. Я рассказала об этом всем, епископ тоже в курсе. Только для того, чтобы уберечь тебя, я попросила их оставить меня с тобой наедине.

Пока она говорила, Роэзия стояла, не шевелясь, ее взгляд был мутным. Но как только Иоланта замолчала, она снова схватила ее.

— Прекрати! Сейчас же прекрати! Всего этого не было!

— Ты не можешь дольше лгать. Пора признать, что это правда!

— Но она не имеет смысла! Не имеет смысла, что думаете вы, глупые, ограниченные, наивные женщины!

— Роэзия, пожалуйста!

Иоланта надеялась, что Роэзия сама придет в себя, и не защищалась. Теперь, когда хватка Роэзии усилилась, она вцепилась в ее запястья и попыталась отнять ее руки от своей шеи. Это ей не удалось. Роэзия сжала ее гортань, так что ей нечем было дышать и она подумала, что ее язык разбух до невероятных размеров.

Иоланта снова попыталась выкрикнуть имя Роэзии. Но ей удалось издать лишь жалкий хрип, и он затерялся в глухом, слепом, темном уголке ее души, там, где никто и никогда не мог его услышать.

Глава XX
1240 год

— Вы не должны этого писать! Это против всех законов! Разумный и образованный человек никогда бы такого не написал! Это бабья болтовня, всего лишь глупая бабья болтовня!

Роэзия вышла из себя.

Три года прошло после того ужасного дня, когда София сожгла свою первую хронику. Роэзии тогда с трудом удалось скрыть свое неодобрение. Она сделала вид, что успокоена тем, что София начала писать новую хронику, и перестала упрекать ее в ее невероятном поступке.

Теперь, перелистывая пергаментные страницы, она была не в силах сдержать разочарования, и оно изливалось в злобных словах.

— Вы не лучше, чем все остальные бабы! — кричала она, не владея собой. — Все знания, все ваше образование, ум вы отбрасываете прочь ради этого... хлама! Вас скоро перестанут называть Софией, мудрой, а назовут Софией, болтливой старухой, которая рассказывает никому не нужные истории из своей жизни.

За день до этого Роэзия попросила разрешения прочесть завершенную хронику, читала ее всю ночь и с каждой строкой возмущалась все больше. Сначала София слушала ее молча, а потом наклонилась и схватила Роэзию за руку. Ее рука стала жесткой и была покрыта старческими пятнами. На большом и указательном пальцах от частого и долгого письма образовались толстые мозоли.

— Ах, Роэзия, — начала она. — Я ведь не отрекалась от своих знаний, когда писала эту хронику. Я все эти годы учила тебя, благодаря мне ты знаешь каждую сентенцию Петра Ломбардского, знаешь рукописи тех, кого многие называют еретиками: Абеляра, Давида из Динана, Амальрика Венского...

— И именно поэтому я не понимаю, зачем вы записали все эти ненужные вещи! — возразила Роэзия. Мягкая, снисходительная улыбка Софии еще больше вывела ее из себя.

Серьезно и слегка нетерпеливо София продолжала.

— Но кто может сказать, что важно, а что — нет? — спросила она. — То, что делал в течение жизни король Франции? Может быть! Но большинство его идей принадлежат брату Герину, а его имя не встречается ни в одной хронике. А королева Изам-бур — что известно о ней, кроме того, что она жила как святая? Это все ложь. Правда заключается в том, что она, очевидно, не обладала разумом, зато невероятной силой, позволившей ей в первую брачную ночь оттолкнуть короля. Почему вы думаете, что эта история менее важна, чем перемирие при Фретева-ле или предостерегающий выход Петра Капуйского?

— Это не самое плохое из того, что вы написали...

Роэзия не договорила, потому что слова не помогали выразить то, что она чувствовала. Вместо этого она снова стала перелистывать хронику и прочитала Софии несколько предложений.

Послушницы забивали свиней, разжиревших от осеннего изобилия желудей. Кровь животных, издававших пронзительный визг, капала на подтаявший снег. Затем послушицы опустились на грязную, серо-красную землю и обнялись.

Брат Герин поднял голову, но не отпустил ее. Он прижал ее к столу. Его тонкие красивые руки стали на ощупь расстегивать ее платье.

Теодор смотрел на украшение и, как ей показалось, побледнел еще больше. Она решительно подошла к нему и крепко обняла. Может, хотела выжать из него парализующую тоску. А может, подавить отвращение от своей лжи.

Кристиан притянул ее к себе не грубо, по-мужски, а с какой-то необычайной мягкостью. Его прикосновение было невинным, поскольку им руководило не желание, а доброта, удивительная для такого человека, как он. Она была такой обволакивающей, что София забыла, почему называла его бездельником и лентяем, почему считала, что он не желает ничему учиться и наполняет свою жизнь лишь сплошными развлечениями и удовольствиями.

— Ну, хорошо! — сказала София, будто подтверждая написанное ею. — Что тебе здесь не нравится? Это моя жизнь, мои стремления!

Громко топнув, Роэзия отошла от нее, избегая близости, которой искала все последние годы.

— Но ведь не имеет же никакого значения, что движет каким-то отдельным человеком, что злит его, обижает! — пронзительно воскликнула она. — Имеет значение только великий план спасения Господа нашего, который руководит нашей историей.

— Ха! — рассмеялась София, а затем продолжала так же громко, как до этого Роэзия. — Этот план спасения исполняют люди — отдельные люди, и у каждого из них своя история. Теодора обвинили как раз в том, что он поставил отдельного человека в центр своей философской картины и заявил, что его достоинство неоспоримо. Даже женщина, говорил он, имеет право на образование. Записывая хронику, я преследовала не в последнюю очередь и эту цель...