Книга Золотой Лис - Уилбур Смит

* * *

В прохладном чистом воздухе, еще не замутненном дымом лесных пожаров, характерных для поздней зимы, водяное облако над водопадом Виктория было видно с расстояния шестидесяти миль. Оно поднималось к небу на две тысячи футов, настоящая серебряная гора, сверкающая, как альпийские снега.

На подлете Шаса сбросил высоту. Прямо перед ними ровно мерцала великая река Замбези; она словно нежилась в лучах солнца, широкая и спокойная, усеянная бесчисленными островами, на которых росли ореховые рощи, похожие на застывшие стада грациозных длинношеих жирафов.

Затем показалось узкое ущелье; они в немом восторге смотрели вниз, на то, как огромная река, более мили шириной, переливается через острый край расселины и обрушивается в бездну с высоты трехсот пятидесяти футов, превращаясь в бешеный водоворот белой пены и бурых брызг. Вдоль края обрыва высились черные отвесные скалы, разбивавшие течение реки на несколько протоков. И над всем этим хаосом повисло гигантское водяное облако, пронизанное многочисленными радугами самых невероятных расцветок.

Ниже водопада вся эта невообразимая масса воды, тридцать восемь тысяч кубических фунтов в секунду, зажатая между вертикальными утесами, стремительно врывалась в узкую горловину ущелья, как бы пытаясь побыстрее обрести свободу.

Шаса круто развернул вправо, положив его на крыло так, чтобы Эльза могла беспрепятственно заглянуть в зияющую пропасть.

С каждым кругом он опускал «Бичкрафт» все ниже и ниже, пока они не оказались чуть ли не в самом сердце этого живописного смешения скал и воды. Поток серебряных брызг обрушился на кабину, на мгновение ослепив их, перед тем как они снова взмыли к солнцу, и в небе вокруг них зажглись разноцветные гирлянды радуг.

Шаса приземлился на маленьком частном аэродроме Спрейвью, расположенном на окраине этой деревушки, и вырулил на твердую площадку для стоянки самолетов. Затем он выключил моторы и повернулся к Эльзе. Восторг все еще светился в ее глазах, и с лица не сходило торжественное выражение почти религиозного благоговения.

— Ты только что причастилась в величайшем соборе Африки, — тихо сказал, ей Шаса. — В месте, которое воплотило в себе все величие, таинственность и неукротимость этого континента.

* * *

Им повезло: знаменитые «покои Ливингстона» в местном отеле были свободны.

Само здание своим стилем и размерами напоминало о давно ушедшей эпохе. Толстые стены, огромные, но прохладные и уютные комнаты.

Их номер был украшен фотографиями рисунков, сделанных известным исследователем Томасом Бейнзом у водопада спустя всего несколько лет после его открытия Дэвидом Ливингстоном. Из окон гостиной открывался вид на ущелье и железнодорожный мост, перекинувшийся через него. Стальные конструкции этой громадной дуги казались кружевными, и все сооружение в целом выглядело легким и грациозным, как распростертое в полете крыло орла.

Они вышли из номера, спустились по тропинке к краю ущелья и рука об руку зашагали через дождевой лес, где водяная пыль оседала на землю вечно моросящим дождем и все вокруг поросло зеленой буйной растительностью. Скалистая почва дрожала под их ногами, воздух был наполнен гулом падающей воды. Водяная пыль впитывалась в одежду и волосы, ручьями стекала по их лицам, и они радостно смеялись, как смеются дети или влюбленные.

Они шли вдоль кромки ущелья, пока водяное облако не осталось позади. Яркое солнце высушило их волосы и одежду почти столь же быстро, как водяная пыль их вымочила. Они нашли скалистый выступ у самого края пропасти и сели рядышком, болтая ногами над ужасным провалом, где, глубоко под ними, обезумевший поток закручивался в зеленые водовороты.

— Смотри! — крикнул Шаса и указал вверх; маленькая хищная птица возникла в чистом небе, будто порожденная солнечным светом, и, со свистом рассекая воздух острыми, как бритва, крыльями, камнем упала в самую середину стаи черных стрижей, круживших у утеса под их ногами.

— Сокол тайта, — восторгался Шаса. — Одна из редчайших африканских птиц.

Сокол на лету ударил одного из стрижей, мгновенно превратив его в безжизненный пучок перьев. Затем, слившись воедино со своей жертвой, он продолжил свое падение в бездну и исчез в царившем внизу полумраке.

В тот вечер они пообедали бифштексом из крокодильего хвоста, вкусом напоминавшим омаров. Когда поднялись в свой номер, то внезапно почувствовали крайнюю неловкость. Шаса долго сидел в гостиной и мусолил рюмку с коньяком. Когда он, наконец, вошел в спальню, Эльза уже полулежала на подушках. Ее волосы спадали на плечики кружевной сорочки густой, черной, блестящей волной.

Шасу охватила дикая паника. Он был уже немолод; пару раз за последнее время ему доводилось попадать в весьма неприятные ситуации с другими женщинами, так что его уверенность в собственных силах была изрядно поколеблена.

Она улыбнулась и протянула к нему руки. Все его страхи оказались напрасны. Она возбуждала так, как ни одна женщина в его жизни. И когда наутро они Проснулись в объятиях друг друга, их комната была залита солнцем, струившимся через высокие светлые окна. И тогда она томно вздохнула, улыбнулась с беспредельным удовлетворением и произнесла:

— Мой мужчина. — И поцеловала его.

* * *

Их нелегальный медовый месяц, казалось, никогда не кончится. Они были неразлучны, делали разные маленькие глупости, на которые многие годы у Шасы не хватало ни времени, ни желания.

Каждое утро подолгу валялись в постели, а затем до ланча бездельничали у бассейна. Облачившись в купальные костюмы, нежились на солнышке с книгами в руках; могли лежать так часами, не разговаривая, и это молчание их ничуть не угнетало. Время от времени они мазали друг друга кремом для загара; это был отличный предлог для того, чтобы прикоснуться друг к другу, не спеша исследовать каждую клеточку тела своего партнера.

Эльза была стройной, гладкой и загорелой. Ее мышцы и кожа пребывали в превосходном состоянии благодаря долгим часам занятий аэробикой и гимнастикой и тщательному уходу. Она гордилась своим телом и не скрывала этого. Шаса вполне разделял эту гордость, сравнивая ее с прочими полуобнаженными телами, принимающими солнечные ванны на зеленом газоне под деревьями мсаса.

Лишь при самом ближайшем рассмотрении можно было различить метки, оставленные на ней жизнью и родами. Но даже эти маленькие изъяны нравились Шасе. Они только подчеркивали ее зрелость, свидетельствовали о жизненном опыте и мудрости, пришедшей с годами. Она была совершенной женщиной в самом расцвете своей красоты.

Это становилось еще очевиднее, когда они начинали говорить. Могли разговаривать часами без перерыва. Вели умиротворенную беседу, изучая мысли и душу друг друга точно так же, как они изучали тело друг друга на двуспальной кровати наверху, в «покоях Ливингстона».

Она рассказывала ему о себе с подкупающей откровенностью. Подробно описала медленную мучительную смерть Бруно; рак пожирал его живьем, а она могла лишь беспомощно смотреть на агонию, и это было хуже смерти. Она говорила о последовавших семи долгих годах одиночества. Ей не нужно было уточнять, что отныне счет им закрыт. Она просто протянула руку, прикоснулась к его руке, и этим все было сказано.