Книга Корсары Ивана Грозного - Константин Бадигин

Узник молча взглянул в глаза царю.

— Молчишь? Эй, вы, — крикнул царь палачу и стражникам, — все выйдите вон!

Медленно спустившись по ступеньке, он шагнул на каменный пол и стал рядом с Воротынским. Ростом они были одинаковы.

— Скажи мне, боярин, — помолчав, спросил царь, в голосе его послышалась просьба, — правду ли бояре говорят, будто я не в свое место сел? Будто мое место не престол в Москве, а в отчине Ивашки Телепнева-Оболенского? Подожди, не отвечай, знаю, говорят о том бояре. Скажи мне, как ты мыслишь… Сними с меня великую тяжесть, боярин… Если скажешь, прощу тебе все. До конца дней своих будешь верным слугой, и дети твои…

— Не ведаю, о чем спрашиваешь, великий государь, а вины перед тобой не знаю.

— Не ведаешь? Лжешь, ты все знаешь! Значит, не хочешь царской милости?

Воротынский молчал.

— Хорошо. Доказчика ко мне.

Стражники привели Данилку, слугу Воротынского.

— Твой слуга показывает на тебя, боярин, — произнес царь Иван совсем другим голосом. Он обернулся к Данилке: — Что знаешь про своего господина?

Слуга покосился на воеводу. Увидев тяжелые железные цепи, осмелел.

— Плохое против тебя задумал, великий государь. Извести хотел.

— Как так?

— Посылывал колдунью имать сердце умерших без покаяния. Она разрывала могилу, вырезала сердце, сушила и растирала в муку. — Слуга опять посмотрел на Воротынского.

Воевода стоял, опустив голову.

— Тую зловредную муку подсыпали тебе, великий государь, в мясные пироги, дабы ты, великий государь…

Царь с отвращением плюнул.

— Еще что знаешь?

— Не однажды своим гостям говаривал Михайла Иванович, будто ты, великий государь, бегун и хороняка… В прошлом годе будто в Новгород убег от крымского хана. А он, боярин Михайла Иванович, будто победоносец и оборонитель всея Русской земли.

— Неправда! — не вытерпел Воротынский. — Не говорил я этого… Учили меня родители служить тебе, государь, верно…

— Замолчи! — притопнул царь.

Воротынский опять опустил голову.

— Признаешь вину свою?

— Не виновен я, великий государь…

— Погрей его, Сидорка.

Стражники раздели воеводу и крепко привязали спиной к толстой деревянной доске — ни рукой, ни ногой не пошевелить. Доску положили на каменные плиты.

Сидорка высыпал угли из жаровни к правому боку воеводы.

Запахло горелым мясом.

— Ну? — произнес царь.

Воротынский молчал.

Царь Иван сошел со своего места, приблизился к воеводе и посохом стал пригребать угли.

— Скажешь?

Воротынский продолжал молчать. Грудь его с хрипом подымалась и опускалась.

— Подсыпь-ка по сю сторону угольков, Сидорка!

Палач принес вторую жаровню и вывалил угли к другому боку боярина.

Задымилась сбитая на сторону седая борода воеводы. Михаил Иванович, закрыв глаза, молчал, обезображенный, безразличный ко всему.

Князь снова видел татарских воинов. Они несметными рядами скакали на низкорослых лошадях. Пыль, поднятая тысячами всадников, застилала глаза. Воевода слышал дикий визг, воинственные крики… Но вот донеслись удары большого крепостного барабана, тягучий призыв трубы, раскаты пушечных залпов… Что это? Победа? Радость великая! Победные клики русских, они все громче, ближе. Его окружают ратные друзья и товарищи. Всадники приветствуют поднятыми на пики шлемами. Рядом скачет высокий, как башня, Дмитрий Хворостинин. Его зычный голос слышен далеко вокруг. Князь Никита Одоевский, Шуйский…

Большой серый жеребец воеводы легко несет его на врагов. Он поднял меч… Но вдруг вражеский воин ударил коротким копьем в левый бок воеводы, и острая, нестерпимая боль рванула сердце.

— Что скажешь?

Царь Иван ждал, склонившись к князю.

— Господи, прими душу мою… — Воротынский открыл глаза и, чуть повернув голову, стал глазами искать икону.

Руки, еще недавно сильные, легко державшие тяжелый меч, едва шевельнулись, воевода хотел приподняться. Через минуту голова его дернулась и безжизненно сникла.

— Прекратить пытку, отправить на вечное заключение в Белозерский монастырь, — сказал царь Иван и, круто повернувшись, пошел к выходу.

* * *

Все худое когда-нибудь проходит.

Осенью 1573 года урожай наполнил закрома русского крестьянина крупным тяжелым зерном. Во всех домах пекли пшеничный либо ржаной хлеб и не верили своему счастью.

Хлеб целовали перед тем, как положить в рот, молились на него, не давали упасть на землю ни единой крошке… Поутихла моровая болезнь, открылись проезжие дороги.

В русских селениях прекратились бесчинства опричников. Однако непомерные подати и налоги не давали вздохнуть мужику. Во многих местах крестьяне бунтовали и по-своему расправлялись с царскими сборщиками податей. Продолжалось бегство хлебопашцев и горожан на северо-восток, за Урал и на юг.

В 1574 году царь Иван разрешил купцам Строгановым, наследникам Аники Строганова, строить новые укрепленные городки на Тоболе, на Иртыше, на Оби и иных реках, где придется.

Строгановы продолжали заселять свои земли русскими людьми, поднимать пашни, добывать железную руду и соль, промышлять пушнину… Опираясь на помощь сибирских народов, Строгановы вели тяжелую борьбу с татарским ханом Кучумом. Тяжелым трудом переселенцев оплодотворяли и оживляли новые края, раздвигая границы Русского государства.

После кровавых опричных лет русский народ медленно залечивал свои раны. На многие вотчины возвращались старые владельцы, восстанавливалось хозяйство…

Но война за Ливонию продолжалась.

В небе Русского государства снова собирались грозовые тучи.

* * *

К вечеру 10 августа 1574 года строгановские кочи подошли к песчаным островам, лежавшим в устье широкой реки Енисея. Степан Гурьев, доверенный человек купцов Строгановых и кормщик «Сольвычегодска», поставил свой коч в закрытой от волнения бухточке одного из островов, заваленного по берегам плавником. Дементий Денежкин, кормщик коча «Соликамск», встал на якорь вслед за Степаном Гурьевым.

Солнце огромным красным шаром висело над северным морским заливом. Тоскливо кричали чайки.

На кочах стали готовить ужин, потянуло вкусным дымком…

Степан Гурьев болел долго, но железное здоровье и молодость все же победили. Залечив раны, нанесенные топором ордынского князя, он снова захотел увидеть ледовитые моря и незаходящее солнце. Строгановы не забыли его. Кормщик взял в дружину своих старых друзей, русских корсаров… Федор Шубин, Василий Твердяков, старик Максим Бритоусов и другие мореходы, ходившие по морям с царским адмиралом Карстеном Роде, собрались на коче «Сольвычегодск». В поварне возился монах Феодор. Покряхтывая, он ложкой мешал в котле душистое варево, пробовал его на вкус, подкладывал дрова в печь. На поясе отца Феодора по-прежнему висела кружка для сбора денег, запечатанная монастырской печатью.