Книга Гарем Ивана Грозного - Елена Арсеньева

– Государя ищу.

Черноокий Бориска громко прыснул, но тут же подавилсясмешком, и его красивое лицо приняло такое же выражение доброжелательногоудивления, как и лицо всадника.

– Госуда-аря? – задумчиво повторил человек в серебрянойшапке, неприметно делая знак окружающим, чтобы не встревали. – И на что онтебе?

– А ты что за спрос? – нахмурилась девушка. – Государю вножки кинуться пришла, а твое дело сторона. Обида у меня к нему!

– А ты мне доверься, – вкрадчиво попросил ее собеседник. –Ты тут, в слободе, всем чужая, разве дойдешь до царя, а я ему самый ближнийчеловек. Донесу ему твою обиду, может, и порадею чем.

– Ближний? – Девушка недоверчиво его оглядывала. – И кто жеты таков? У него самый ближний, я чай, Малюта Скуратович, так ты не он, тотрыжий да руки по локоть в кровище, а у тебя руки чистые.

– Нет, я не Малюта, – кивнул всадник. – Имя мое ИванВасильевич. А тебя как зовут?

– Анница… Анна, Алексея Колтовского дочка. Из Каширы.

– Из Каширы?! – недоверчиво воскликнул Иван Васильевич. –Неужто пешком приплелась из самой Каширы?

– А что ж? – дернула девушка круглым плечиком. –Приплетешься, коли нужда заставит. Кабы твоего батюшку в яму посадили, небось иты приплелся бы за тридевять земель, милости просить!

– Изменник, что ль, тятька твой? – спросил всадник, и лицоего стало угрюмым. – Тать? А может, душегуб?

Анница всплеснула руками, да так и стиснула их перед грудью,движением этим выразив свое негодование.

– Тать? Душегубец?! – воскликнула она звонким от обидыголосом. – Не суди всякого по себе. Лучше моего тятеньки и на свете нету. Он вКазань с царем ходил, в Ливонии весь израненный, без ноги воротился, а этотсупостат его в яме гноит и выпускать не хочет.

– Кто ж такой злодей, что воина-ироя в яму сунул? –нахмурился Иван Васильевич. – Да царь его небось сразу к ногтю прижмет!

На глаза девушки тотчас навернулись слезы:

– Ой, боюсь, не захочет… Этот-то, Минька Леванидов, –опричник государев, а мы, Колтовские, теперь земские, за нас заступы во всеммире нету.

– Больно много ты этого мира видела, что так отчаялась, –хмыкнул Иван Васильевич. – Чего твой земец-тятенька не поделил с государевымопричником?

Анница вздохнула, потупилась, умолкла и молчала так долго,что вороной конь начал нетерпеливо приплясывать под своим всадником.

– Да говори, девка! – нетерпеливо воскликнул наконецпригожий Бориска. – Или язык проглотила?

Она еще ниже склонила голову, дернув плечом так, что косасползла на грудь, но не промолвила ни слова.

– А что тут говорить? – негромко произнес Иван Васильевич,проницательно глядя на ровненький пробор, разделяющий ее русые волосы. –Наверное, сей Минька тебя в жены взять пожелал?

– Кабы хоть в жены… – полным слез голосом произнесла Анница.– А то блудным делом спознаться хотел. Я в крик, охрипла даже, так кричала. Всюрожу его поганую в кровь изодрала. Батюшка ему костыликом по хребту накидал,Леванидов еле живой уполз, а сам кричит: «Помянете еще меня, право слово,помянете!» Ну и помянули… Батеньку схватили Минькины приспешники, затащили кнему в усадьбу, в яму сунули. Братья мои ринулись выручать, а нет, так выкупатьготовы были за хорошие деньги, но Минька уперся, как тот бешеный бык: волокитемне на двор девку, не то сгною старого хрыча.

– Ну, это уж что-то как-то… вовсе беззаконно, – пробормоталнесколько растерянный Иван Васильевич. – Что, на этого вашего Леванидова вовсеникакой управы нет? Чай, вы не крепостные, а дворяне, Колтовские-то?

– Дворяне, – безнадежно кивнула Анница. – Одно только слово!Что проку теперь с того дворянства? Разве не знаешь, теперь всем опричникигосударевы заправляют? Вся сила у них, остальные пади в землю и нишкни. Батюшкане захотел, вот и…

– Погоди, погоди, – Иван Васильевич вскинул руку. – Ну, абратья твои что же?

Анница вздохнула так громко, что вороной конь испуганновскинул голову и недовольно покосился на нее большим черным оком.

– Братья просили, просили Леванидова о милости, а он ни вкакую. Ну, они теперь велят мне к нему добром идти, пока отец еще живой.

– И что? – спросил Иван Васильевич с живейшим любопытством.– Так и не пошла?

– Да ты, надо быть, не слепой, – невесело усмехнуласьАнница. – Пошла бы я к Леванидову – разве стояла б тут перед тобой по колена вгрязи?

– Сбежала, что ли? – противным голосом спросил Бориска,который один из всех неприязненно косился на девушку. Похоже было, ееочарование на него мало что не действует – несказанно раздражает. – Хорошадочка – отец заживо гниет, а ты шляешься по чужим краям.

Анна так зыркнула на него исподлобья, что Бориска невольношатнулся – почудилось, две зеленые молнии в него ударили.

– Ты, сударь, мужчина, – сказала она сдавленным от обидыголосом. – Тебе позор не в укор! У девицы же единственное добро – честь. Одномупод ноги швырнешь, словно кость псу бродячему, другому – и с чем пребудешь? Илине понимаешь, что мне после того Миньки Леванидова только и останется, что вомут либо в петлю? Я сюда пришла справедливости и милости у государя просить,последняя моя надёжа – государь.

Бориска прикусил губу. Похоже было, слова Анницы «Тебе позорне в укор!» его крепко уязвили. Прочие всадники, хоть и помалкивали, все жепоглядывали на красавчика с нескрываемыми насмешками, явно довольные егомгновенным унижением, особенно отличался плотный, большеголовый человек,державшийся поблизости к Ивану Васильевичу, и если бы у девушки было времязадуматься о происходящем, она поняла бы две вещи: во-первых, пригожего Борискуокружающие весьма недолюбливают, а во-вторых, она в его лице нажила себе нынченемалого врага.

– А не боишься? – спросил негромко Иван Васильевич. – Развене слыхала, что про московского царя болтают? Он-де зверь и кровопийца, ончести стародавней не чтит, боярство к ногтю давит…

Плотный и большеголовый всадник сделал возмущенное движение,однако остановленный строгим взглядом и словом:

– Тише, Богдан! – притих, осадил коня.