Книга Не говори никому. Беглец - Харлан Кобен

— А как же, помню, конечно! — Я ничего не понимал. — Как дела?

— Спасибо, хорошо.

— Служишь в полиции? — Моя догадливость не знала границ.

— Ага. И живу все там же. Женился на Бетти Джо Стетсон, у нас две дочки.

Я попытался вспомнить Бетти Джо, но не преуспел в этом.

— Молодец, поздравляю!

— Спасибо, Уилл. — Его голос стал серьезнее. — Я это… Прочитал в «Трибьюн» о твоей матери. Прими мои соболезнования.

— Очень любезно с твоей стороны, спасибо.

Кэти Миллер снова начала хохотать.

— Послушай, я вот почему звоню… ну, в общем… Ты ведь знаешь Кэти Миллер?

— Знаю.

Тим помолчал, очевидно вспомнив, что я встречался с ее сестрой. С той, с которой потом случилось несчастье.

— Она попросила меня позвонить тебе.

— А что случилось?

— Я нашел Кэти на детской площадке в обнимку с полупустой бутылкой «Абсолюта». Пьяная в стельку. Я собирался звонить ее родителям…

— И не думай! — заорала Кэти. — Мне уже восемнадцать!

— Ладно, как хочешь… Короче, она попросила вместо этого связаться с тобой. Я человек понимающий — ведь мы в их возрасте тоже не были паиньками, верно?

— Это точно.

В этот момент я снова услышал крик Кэти и буквально окаменел. Я очень надеялся, что неправильно расслышал. Но ее слова и издевательский тон, которым она их выкрикивала, подействовали на меня как холодный душ.

— Айдахо! — вопила она. — Правильно, Уилл? Айдахо!

Я изо всех сил прижал трубку к уху.

— Что она говорит?

— Не знаю. Все время кричит что-то про Айдахо. Она еще сильно под мухой…

— Чертов Айдахо! Картофельный рай! — надрывалась Кэти. — Айдахо, правильно?

Мне стало трудно дышать.

— Послушай, Уилл, я знаю, что уже поздно, но не мог бы ты подъехать и забрать ее?

Собравшись с силами, я с трудом выдавил:

— Еду.

Глава 31

Крест тихонько поднялся вверх по ступенькам — лифтом он пользоваться не стал, боясь разбудить Ванду. Центр йоги владел всем зданием, и они с Вандой занимали два этажа над школой. Было три часа утра. Крест осторожно открыл дверь и заглянул внутрь. Свет в комнате не горел, и лишь уличные огни слегка разгоняли мрак, бросая на стены резкие серебристые отсветы.

Ванда сидела на диване с поджатыми ногами, скрестив руки на груди.

— Привет, — сказал Крест. Он говорил очень тихо, как будто боялся кого-то разбудить, хотя, кроме них с Вандой, в доме никого не было.

— Ты хочешь, чтобы я от него избавилась?

Крест пожалел, что снял темные очки.

— Ванда, я устал, дай мне поспать хоть несколько часов!

— Нет.

— Ну что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Я пока еще на третьем месяце — достаточно принять одну таблетку. Поэтому мне надо знать: ты хочешь, чтобы я от него избавилась?

— Я что, вот так вдруг должен решать?

— Я жду ответа.

— Где же твой любимый феминизм? Как насчет права женщины на выбор?

— Хватит с меня этой белиберды!

Крест засунул руки в карманы:

— А чего бы хотела ты?

Ванда отвернулась. Крест мог видеть ее профиль: длинную шею, гордо посаженную голову. Он любил ее. Никого не любил прежде и никогда не был любим. Пока он был младенцем, матери нравилось обжигать его горячими щипцами для завивки. Она перестала это делать, лишь когда ему исполнилось два года. И в этот день, по странному совпадению, отец забил ее до смерти, а потом повесился в туалете.

— Ты носишь свое прошлое на лбу, — сказала Ванда. — Не все могут позволить себе такую роскошь.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Никто не позаботился, чтобы включить свет. Глаза привыкли к полумраку, но все вокруг было видно словно сквозь дымку — это оказалось даже кстати.

— Я считалась первым оратором в классе, — сказала Ванда.

— Я знаю.

Она закрыла глаза:

— Просто дай мне договорить, ладно?

Крест молча кивнул.

— Я выросла в богатом пригороде, там почти не было черных семей. В школе я была единственной чернокожей девочкой из трех сотен и при этом училась лучше всех. Я могла выбирать любой колледж — и выбрала Принстон.

Крест все знал, но говорить об этом не стал.

— В колледже я решила, что у меня плохая фигура. Не буду вдаваться в подробности: тут сыграла роль и недостаточная самооценка, и нервы, и многое другое. Так или иначе, есть я перестала. С утра до ночи делала приседания. Я потеряла шестьдесят фунтов и тем не менее продолжала ненавидеть толстуху, смотревшую на меня из зеркала.

Крест подошел поближе к Ванде. Ему хотелось взять ее за руку, но он сдержался. Кретин…

— Я довела себя до такого состояния, что попала в больницу. Повредила себе все, что можно: печень, сердце… Доктора до сих пор не могут определить, насколько все плохо. Дело едва не дошло до остановки сердца. Я все же выкарабкалась, но мне сказали, что я вряд ли когда-нибудь забеременею. А если и повезет, то выносить ребенка, скорее всего, не смогу.

— А что твой врач говорит сейчас?

— Она ничего не обещает. — Ванда подняла глаза. — Мне никогда не было так страшно.

У Креста дрогнуло сердце. Он так хотел сесть рядом и обнять ее! Но сдержался, хоть и ненавидел себя за это.

— Если это связано с риском для твоего здоровья…

— Это мой риск! — перебила Ванда.

Крест неловко улыбнулся:

— Феминизм возвращается?

— Когда я сказала, что мне страшно, то имела в виду не только свое здоровье.

Он это знал.

— Крест…

— Да?

— Не бросай меня, ладно? — В ее голосе прозвучала мольба.

Он не нашел ничего лучше избитой фразы:

— Это серьезный шаг.

— Я знаю.

— Не думаю, — задумчиво протянул Крест, — что я готов к нему.

— Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

— Ты самый сильный из всех, кого я встречала.

Крест покачал головой. На улице кто-то пьяным голосом орал, что «там любовь расцветет, где его Розмари пройдет, и знает о том только он». Ванда ждала ответа.

— Может быть, — начал Крест, — нам все-таки не стоит в это ввязываться? Хотя бы ради твоего здоровья…