Книга Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Венеция сохраняла осторожные мирные отношения с турками, что уменьшало препятствия к ее торговле; но с XV века торговая аристократия Венеции направляет все больше средств в материковую Италию. Венеция становится сухопутным государством с собственной территорией. Города по берегам По украсились символом власти Венеции — львом святого Марка.
Даже в лучшие дни Венецианская империя была поразительным исключением с точки зрения исторического развития. Во всей Европе города-республики — тем более города-империи — уже ушли в прошлое: большинство их подчинилось монархам сопредельных стран. Венеция оставалась анахронизмом, и ее жителям и подчиненным ей городам приходилось дорого платить за это. Хотя правители республики были купцами — капиталистами-предпринимателями, озабоченными получением прибыли и накоплением богатства, — почти на всем протяжении венецианской истории они придерживались высоких нравственных принципов, ставя на первое место интересы государства. Венецианское искусство посвящено этому коллективному идеалу и отмечает вклад в него отдельных благородных семейств.
В XVII и XVIII веках великолепие венецианского искусства и знаменитые праздники этого города как будто тускнеют. Соответственно начинается упадок власти и богатства: экономический центр Европы сместился в результате открытия торговых путей через Атлантику и постепенного создания всемирной торговой сети. Странами, которые могли воспользоваться новыми возможностями наилучшим образом, оказались те, у кого был доступ к Атлантическому океану. Войны с турками истощили силы Венеции. Торговлю в XVIII веке удавалось поддерживать, только откупаясь от пиратов и умиротворяя врагов. Территория империи оставалась нетронутой лишь благодаря терпимости соседей. В 1797 году, когда порожденные Французской революцией армии захватили всю северную Италию, независимость Венеции рухнула.
Город сохранился благодаря своей уникальности; это убежище романтических путешественников и мастерская историков искусства. Но отвага его строителей сегодня кажется все более неосмотрительной по мере того, как среда берет реванш; опускаясь под воду под бременем своего наследия, разлагаемая отравленным морем, Венеция силится удержаться на поверхности.
Природа приморской цивилизации
Оран лаут. — Финикия и Скандинавия. — Морские Нидерланды
Плывущие под водой,
Морские вестники,
Рассказали эту историю:
Слова этой истории Таковы.
Земля за морем за гранью цивилизации,
Но рассказ о ней дает народу ханъ заслуженное уважение.
Морской народ: приспособленные к волнам
Моря притягивают и отталкивают, устрашают и вдохновляют. Это бездонные котлы, порождающие чудовищ, в одной поэтической строке — зеленые, как драконы, сверкающие и населенные водными змеями; в другой — щедрый, вознаграждающий кубок «земного вина». Они одновременно угрожают жизни и поддерживают ее. Люди обычно не живут в море постоянно — но оран лаут, «морской народ» юго-востока Азии, доказывает, что и море может стать обиталищем человека. Благодаря писателям-фантастам колонизация морского дна стала любимой идеей современности. Однако там, где суша и море проникают друг в друга, где удобные гавани открывают выход к доступным для навигации морям, цивилизация в состоянии воспользоваться разнообразием среды, предлагаемым морем. Море может стать источником пищи, торговым путем и способом распространения.
Его нельзя преобразить так же легко, как земной ландшафт, нельзя покрыть городами, хотя остатки кораблекрушений способны образовать плавучую жилую поверхность на воде или под ней; некоторые живущие в лодках народы и впрямь создают флотилии, которые уместно было бы называть морскими городами или по крайней мере морскими поселениями, пока их не рассеет порыв ветра или необходимость поиска пропитания и убежища. Люди, живущие в море постоянно — а не использующие его время от времени для охоты, миграции, эксплуатации, торговли или войны — должны приспосабливаться к окружению, а не преобразовывать его в своих целях. Как место обитания море подобно пустыне (см. выше, с. 57–112) — и даже превосходит ее суровостью: оно требует сотрудничества, и его нельзя покорить.
Когда перед Первой мировой войной Уолтер Грейндж Уайт служил капелланом в Мергуи в Британской Бирме, он подружился с самым северным морским народом Малайзии, которых называет так, как они называют себя сами, — мокенами. Он восхищается ими и симпатизирует им, но признает их образ жизни нецивилизованным. Согласно критериям, принятым в этой книге, мокены представляют антитезис цивилизации: полностью подчиняются природе, зависят исключительно от ее милости. У отдельных общин есть «база» на побережье, в укромных гаванях, или на необитаемых островах; там есть хижины, где можно укрыться в случае необходимости. Но у большинства — на тот период Уайт определял их численность в пять тысяч человек — нет иного дома, кроме лодки, и они буквально всю жизнь проводят в море. На берег они выходят только для торговли, постройки или ремонта лодок и — весьма любопытно — погребения мертвых, которых они не доверяют волнам. В юго-восточной Азии есть немало народов, которые в море как дома; но большинство, вроде племени буги с Сулавеси, прославленного на западе своей способностью приспосабливаться к морю, в сущности в море новички; это крестьяне, которых сильно тянет в море[801]. Но оран лаут в Малайзии — морской народ в полном смысле слова; самым решительным приверженцем морского образа жизни среди них была община мокенов, описанная Уайтом.
Их скромность и героизм тронули Уайта. Семья — от шести до двенадцати человек — живет в лодке-долбленке в двадцать пять футов длиной, с закругленными помещениями с обоих концов: такая форма как будто специально предназначена для того, чтобы волны подбрасывали обитателей верх и вниз и препятствовали им передвигаться с большей скоростью. Защиту от волн давали длинные пальмовые стволы, уложенные горизонтально и скрепленные смолой; они образуют борта высотой несколько футов. Палуба из перевязанных стеблей бамбука покрывает почти всю лодку, есть только отверстие для вычерпывания: набравшуюся воду вычерпывают руками или в более благоприятных условиях — бутылкой из тыквы. На палубе — крытая пальмовыми листьями небольшая хижина, куда можно заползти и лечь; это единственное убежище. Если есть возможность, в отверстие посреди палубы вставляют мачту и поднимают парус из пальмовых листьев с оснасткой из плетенных из травы веревок. Чаще же продвижение осуществляется на веслах, укрепленных в веревочных уключинах. Единственное орудие мокенов для ловли рыбы — гарпун в форме копья с костяным наконечником, потому что мокены не снисходят до использования сетей или ловушек; то, что нельзя ударить гарпуном, приходится собирать со дна или скал. Поэтому единственная рыба, которую едят мокены, — полосатая зубатка (она чересчур медлительна и потому уязвима), едят и ракообразных, за которыми приходится нырять или лазить. Даже в лучшие времена на подобной пище долго не протянешь, поэтому приходится менять рыбу и раковины на рис. Для приготовления деликатесов разжигают огонь; на палубу, чтобы она не загорелась, наносят слой земли; над огнем вешают котел. Для удобства у каждого члена семьи на палубе есть своя циновка, на которой сидят или лежат.
