Книга Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

Преступники были приведены из крепости ранним утром. Ровно в 10 часов их ввели в круг. Гренадеры сопровождали их с примкнутыми штыками.

На эшафот первым внесли больного подагрой Остермана. Он был в своем обычном утреннем платье. На голове маленький парик и дорожная черного бархата шапка. Палач приготовился к работе. Экзекутор стал зачитывать осужденным перечень их преступлений и приговор. Остерман обнажил голову. Только здесь обвиненные услышали приговор.

Остерман хладнокровно выслушал его. Казалось, он был удивлен и возвел глаза к небу. Затем солдаты положили его лицом вниз. Палач, придерживая голову графа за волосы, взялся за секиру. Остерман было вытянул руки вперед, но один из гренадеров закричал, чтобы он убрал их, и граф подобрал их и вытянул по телу. Все замерли, как вдруг экзекутор закричал Остерману:

— Бог и императрица даруют тебе жизнь!

Спасенного от смерти подняли с плахи. Он весь дрожал. Его посадили в сани, и отсюда он должен был наблюдать за последующими событиями.

Никого более не вводили на эшафот. Императрица «по природному своему матернему милосердию и по дарованному ей от Бога великодушию» заменила всем «богомерзким» преступникам смертную казнь ссылкой.

Миних вышел из круга в сопровождении четырех гренадеров. Держал себя благородно, но взгляд был печален. Его посадили в закрытую карету и повезли в крепость. Следом, в извозчичьих санях, около которых шли солдаты, отправился Остерман.

Лицо Головкина выражало ярость. Левенвольде, видимо, более притворяясь, источал любезность. Менгден плакал и закрывал лицо руками.

На другой день, поутру, помощник генерал-полицмейстера Петербурга князь Яков Петрович Шаховской получил устное повеление государыни отправить «вышеименованных арестантов в назначенные места в ссылку». Остерман отбыл первым. За ним последовал Левенвольде.

Шаховской, навестивший перед отъездом Миниха, так описывает встречу: «…Пришел я к той казарме, где оной бывший герой, а ныне наизлосчастнейший находился, чая увидеть его горестью и смятением пораженного. Как только во оную казарму двери передо мною отворены были, то он, стоя тогда у другой стены возле окна ко входу спиною, в тот миг поворотясь в смелом виде с такими быстро растворенными глазами, с какими я его имел случай неоднократно в опасных с неприятелем сражениях порохом окуриваемого видать, шел ко мне навстречу и, приближаясь, смело смотря на меня, ожидал, что я начну. Сии, мною примеченные, сего мужа геройские и против своего злосчастия оказуемые знаки возбуждали во мне желание и в том случае оказать ему излишнее пред другими такими ж почтение; но как то было бы тогда неприлично и для меня бедственно, то я сколько возмог, не переменяя своего вида, так же, как и прежним двум уже отправленным, все подлежащее ему в пристойном виде объявил и довольно подметил, что он более досаду, нежели печаль и страх, на лице своем являл. По окончании моих слов, в набожном виде подняв руки и возведя взор свой к небу, громко сказал он: «Боже, благослови Ея Величество и государствование Ея!» Потом, несколько потупя глаза и помолчав, говорил: «Когда уже теперь мне ни желать, ни ожидать ничего иного не осталось, так я только принимаю смелость просить, дабы для сохранения от вечной погибели души моей отправлен был со мною пастор», — и притом поклонясь с учтивым видом, смело глядя на меня, ожидал дальнейшего повеления; на то сказал я ему, что о сем, где надлежит, от меня представлено будет. А как уже все было к отъезду его в готовности и супруга его, как бы в желаемый путь в дорожном платье и капоре, держа в руке чайник с прибором, в постоянном виде скрывая смятение духа, была уже готова, то немедленно таким же образом, как и прежние, в путь свой они от меня были отправлены».

Местом заточения назначен был Пелым, откуда спешно теперь возвращался Бирон. Они встретятся неподалеку от Казани, на почтовой станции, когда конвой станет менять лошадей. Увидев и узнав друг друга, Бирон и Миних нехотя раскланяются и, не обронив ни слова, разъедутся, каждый продолжая свой путь.

(Через много лет судьба вновь сведет их. Пришедший к власти Петр III возвратит Миниху шпагу, все ордена, графское достоинство, чин фельдмаршала. Он же попытается, правда неудачно, помирить Миниха с Бироном. В записках К. К. Рюльера читаем: «С того времени, как Миних связал Бирона, оспаривая у него верховную власть, в первый раз увиделись они в веселой и шумной толпе, окружавшей Петра III, и государь, созвав их, убеждал выпить вместе. Он приказал принести три стакана, и между тем, как он держал свой, ему сказали нечто на ухо; он выслушал, выпил и тотчас побежал, куда следовало. Долговременные враги остались один против другого со стаканами в руках, не говоря ни слова, устремив глаза в ту сторону, куда скрылся император, и, думая, что он о них забыл, пристально смотрели друг на друга, измеряли себя глазами, и, отдав обратно полные стаканы, обратились друг к другу спиною». Случится это через долгих двадцать лет пребывания Миниха в ссылке.)

Если бывший фельдмаршал, прибыв в Пелым, всерьез позаботился о хлебе насущном, занявшись огородничеством и разведением домашней птицы и скота, часто к тому же бывая на реке и ловя с крестьянами «удкою» рыбу, то Остерман, прибывший в Березов, мог думать лишь о своем здоровье. Он едва ходил по дому с помощью костылей. Читал Библию, по вечерам беседовал с женой и пастором.

«По собранным мною (с 1842–1849 гг.) в Березове преданиям от разных старых людей, — напишет Н. А. Абрамов, — Остерман был слабого здоровья, страдал подагрою, ходил с костылем и носил постоянно бархатные сапоги. Когда они несколько поизнашивались, то отдавал бедным жителям: мущины или мальчики из голенищ выбирали и шили себе жилеты, а женщины верхи к чабакам (женская теплая шапка)».

Он умрет 22 мая 1747 года. Вдова возвратится через два года из ссылки на родину, и затеряется могила Остермана на старом городском кладбище. В народе долго жива будет легенда, что графиня Марфа Ивановна Остерман, старавшаяся, как могла, усладить тягостную и плачевную жизнь мужа в ссылке, по возвращении своем в Петербург тайно вывезла останки мужа.

В 1848 году через Березов будет проезжать профессор геологии Петербургского университета Э. К. Гофман. Его экспедиция занималась изучением восточного склона Северного Урала. Имея надобность узнать, до какой глубины промерзает в районе Березова почва, профессор велит бить шурфы. «Когда взрыли песчаную гору, находившуюся близ церкви Рождества Богородицы, и проникли до глубины десяти футов, — писал Шубинский, — то наткнулись на истлевший гроб, в котором нашли остатки другого гроба с уцелевшими золотыми позументами, лоскутьями шелковой материи и черепом, покрытым прахом и землею. Полковник Гофман тотчас же приказал засыпать этот гроб и, заключив по золотому позументу, что тут была, вероятно, могила какого-нибудь знатного человека, обратился за справками к члену-корреспонденту Русского географического общества г. Абрамову. Последний, собрав сведения, решил, что здесь покоится прах графа Остермана. Тогда полковник Гофман велел покрыть могилу свежим дерном и поставил над нею черный колоссальной величины крест, к которому была прибита медная доска с вырезанными на ней графской короной и латинскими буквами: Н. О.».