Книга Бомарше - Рене де Кастр

Бомарше сразу же направился в военное министерство, но его там не приняли; в муниципалитетах все кабинеты были заперты, в комитетах тоже. Несколько дней Бомарше бродил по улицам непричесанный, с всклокоченной бородой, в мятой одежде. Лишь на несколько минут рискнул он зайти в свой собственный дом, за которым присматривал Гюден: он взял там немного еды и денег, побрился и сменил одежду, после чего пешком отправился в Версаль, где рассчитывал укрыться у друзей. Там он узнал о казнях в тюрьмах. На следующий день после его появления в этих краях командир местного отряда Национальной гвардии явился к людям, предоставившим Пьеру Огюстену кров, чтобы проверить слух, что они укрывают Бомарше. Несмотря на то, что на этих людей вполне можно было положиться, Бомарше не захотел ставить их под удар и в проливной дождь покинул их дом. Он нашел приют у незнакомых ему крестьян, возмущенных беспорядками и убийствами.

После недолгой и в общем-то простительной депрессии он вновь обрел веру в себя, сообщил Гюдену о месте своего пребывания и, невзирая на риск, написал Лебрену-Тондю, прося его о встрече. Министр согласился принять Бомарше. Слуга, посланный Гюденом, доставил Пьеру Огюстену приглашение на аудиенцию и напомнил, что ему небезопасно появляться в Париже, на что Бомарше гордо ответил: «А разве ты не играл со смертью, когда нес мне это письмо?»

Тем не менее, из осторожности и дабы не быть узнанным, он попросил перенести аудиенцию с девяти утра на девять вечера. Тщетная предосторожность, мог бы сказать он в очередной раз!

Когда он пришел в министерство, с головы до ног забрызганный грязью, часовой велел ему уйти и не появляться раньше одиннадцати часов вечера, а еще лучше прийти утром. Не зная, где скоротать время до встречи, Бомарше укрылся на какой-то стройке, где и заснул, сраженный усталостью. Проснувшись, он вернулся в министерство, но ему сказали, что Лебрен-Тондю уже спит, и предложили явиться утром следующего дня. В отчаянии он нацарапал министру записку:

«Сударь, откажитесь от мысли принять меня при свете дня, ибо в этом случае я рискую предстать перед вами разорванным на куски».

Затем, устав скитаться, словно клошар, он решил вернуться домой. Его упорство в который уже раз принесло-таки свои плоды. Не успев переступить порог своего дома, он узнал, что министры согласились наконец его выслушать.

Бомарше говорил с самим Дантоном, который, по его словам, разразился «смехом Тисифоны» и которому он якобы сказал:

«Удивительно, что гражданин, чья репутация честного и преданного человека известна всем, все еще жив, пока вы дискутируете!» Эти слова были восприняты присутствующими как оскорбление. Возмущенный Ролан де Лаплатьер ответил: «Это дело, видимо, так и не закончится до самого конца войны».

Слова Бомарше, став достоянием гласности, возродили неприязнь к нему. Тогда он обратился в Национальное собрание, которое предоставило ему возможность выступить в Военном комитете: три часа держал он речь перед его членами, призвав на помощь всю свою смекалку, и в результате получил следующий документ:

«Мы, нижеподписавшиеся, заявляем, что надлежит оказывать содействие вышеупомянутому г-ну Бомарше во время его поездки в Голландию, поскольку он движим единственно желанием послужить общественному благу и потому заслуживает благодарности нации».

Казалось, козням недобросовестных чиновников из военного министерства положен конец. Лебрену пришлось выдать Бомарше паспорт, и тот отправился в сопровождении Гюдена в Гавр, поскольку хотел обнять на прощание жену и дочь. Путь их был усеян трудностями, поскольку муниципальные органы «надзора» удвоили свое усердие, ведь на дворе стоял тот самый сентябрь 1792 года, 20-го числа которого Конвент провозгласил Республику.

«Выбраться из Парижа, — писал Гюден, — из этого города, прежде такого соблазнительного, так нами любимого, было в ту пору великим счастьем, и мы радовались, что удаляемся от него».

Но вскоре они убедились, что и другие города страны утратили свое очарование. В Ивето Гюдена арестовали, поскольку у него не было паспорта, хотя он утверждал, что направляется в Англию; чтобы спасти его от тюрьмы, пришлось уплатить тысячу экю залога.

И все же, несмотря на все препятствия, 22 сентября 1792 года Бомарше и Гюден прибыли в Гавр, где Пьер Огюстен, заключив в объятия жену и дочь, получил короткую передышку от всех выпавших на его долю испытаний.

28 сентября он отбыл в Лондон и занял там у одного английского негоцианта 30 тысяч ливров, чтобы в Голландии завершить наконец операцию с ружьями.

Прибыв в Гаагу, он явился к французскому послу и нашел того в полном неведении, поскольку ни инструкций на его счет, ни денег посол не получил. Бомарше стало известно, что его враги послали в Голландию своих секретных агентов с заданием провалить его миссию. Напрасно он забрасывал письмами Лебрена, напоминая тому о данных им обещаниях; в конце концов министр иностранных дел решил вообще устраниться от этого дела и посоветовал Бомарше обращаться к военному министру Пашу, а тот ответил, что правительство отказывается от покупки ружей.

Чудесным утром 1 декабря 1792 года, развернув гаагскую газету «Ла газетт де Лаэ», Бомарше прочел о том, что его обвиняют в тайном сговоре с Людовиком XVI и в казнокрадстве и что на его имущество и дом в третий раз наложен арест. В это же самое время он получил предупреждение, что за ним не просто собираются послать агентов, которые должны заковать его в кандалы и препроводить в Париж, но что эти агенты получили приказ убить его в дороге.

Самым разумным было вернуться в Англию, и он отправился в Лондон, где ознакомился с текстом доклада, с которым выступил в Конвенте депутат Лоран Лекуантр. Этот парламентарий, введенный в заблуждение чиновниками военного министерства, не оставившими надежды отстранить Бомарше от операции по поставке ружей, представил Конвенту данное дело в совершенно искаженном виде, весьма опасном для Бомарше: по версии Лекуантра, покупка оружия была одним из звеньев крупномасштабного заговора, в котором автор «Женитьбы Фигаро» действовал заодно с бывшими министрами Людовика XVI Гравом и Шамбонасом.

«Эти низкие и корыстолюбивые люди, — утверждал Лекуантр, — прежде чем низвергнуть отчизну в пропасть, ими же для нее уготованную, оспаривают друг у друга гнусную честь сорвать с родины последние лохмотья».

В который уже раз Бомарше оказался облитым грязью. В глазах Лекуантра он был «человеком, порочным по натуре и прогнившим от ненависти, возведшим безнравственность в принцип, а злодейство в систему».

Как известно, в ходе этой операции Бомарше отдал в залог обеспеченные золотом облигации на сумму в 745 тысяч франков, приносивших 72 тысячи годового дохода, а взамен получил лишь 500 тысяч франков ассигнациями, реальная стоимость которых не превышала 300 тысяч ливров. Поэтому в данном случае скорее правительство можно было обвинить в недобросовестности. Что касается моральной стороны, то здесь потери Бомарше были еще более серьезными, поскольку публичное обвинение в предательстве могло привести его на гильотину.

Другой на его месте укрылся бы за границей, он же, не утратив боевого духа, ринулся было во Францию, чтобы выступить в свою защиту перед Конвентом, как когда-то выступал перед парламентом. Но английский негоциант, давший Бомарше взаймы деньги, которые тот отвез в Голландию в качестве залога за ружья, слабо верил в справедливость Конвента. Он воспротивился отъезду своего должника из Англии, потребовав, чтобы тот вначале расплатился с ним, и для верности упрятал его в тюрьму.