Книга Один в Берлине - Ганс Фаллада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Комиссар Лауб в этот день допрашивал обеих женщин без особого успеха. Они утешили друг друга, ощутили сочувствие, даже от эсэсовца, и у обеих прибыло сил.
Но дни шли за днями, а этот эсэсовец никогда больше в их коридоре не дежурил. Видимо, его заменили за непригодностью, он был слишком человечен для этой службы.
Бальдур Персике навещает папашу
Бальдур Персике, гордый воспитанник «наполы», самый успешный отпрыск семейства Персике, завершил свои дела в Берлине. Можно наконец вернуться, продолжить выучку на владыку мира. Он вытащил мамашу из укрытия у родни, строго-настрого приказав ей больше квартиру не оставлять, иначе плохо будет, а кроме того, навестил сестру в концлагере Равенсбрюк.
Он благосклонно похвалил ее за то, как умело она понукает старух, а вечером брат и сестра сообща с несколькими равенсбрюкскими надзирательницами и дружками из Фюрстенберга устроили настоящую небольшую оргию, в самом узком кругу, со спиртным, сигаретами и «любовью»…
Однако главные усилия Бальдура Персике были направлены на решение серьезных деловых проблем. Папаша, старик Персике, по пьяной лавочке наделал мелких глупостей, в кассе, мол, недостача, ему даже грозил партийный суд. Но Бальдур пустил в ход все свои связи, поработал с медицинскими справками, которые изображали папашу дряхлым стариком, упрашивал и угрожал, действовал и наглостью, и раболепием, на всю катушку использовал и пресловутый грабеж, при котором опять же пропали деньги, и в итоге сей преданный сын действительно добился, чтобы все это тухлое дельце спустили на тормозах. Даже вещи из квартиры продавать не пришлось – недостачу списали на кражу. Совершённую, однако, не стариком Персике, о нет! А Баркхаузеном и его корешами, вот так-то, имя Персике осталось незапятнанным.
И меж тем как Хергезелям грозили жестокие побои и смерть за преступление, которого они не совершали, партиец Персике отвертелся от совершённого преступления.
Все это Бальдур Персике провернул, как и следовало ожидать, весьма ловко. И мог бы вернуться в свою «наполу», но прежде надо отдать долг приличиям – навестить отца в лечебнице для алкоголиков. К тому же он хотел предупредить повторение подобных инцидентов и подстраховать запуганную мать в квартире.
Конечно же, Бальдур Персике незамедлительно получает разрешение проведать отца и даже поговорить с ним наедине, без врачей и санитаров.
Бальдур находит, что старикан выглядит неважно, «сдулся» он, точно резиновая зверушка, которую проткнули иголкой.
Да, хорошие деньки бывшего кабатчика отошли в прошлое, от него осталась тень, но тень, несвободная от страстишек. Старикан выпрашивает у Бальдура курево, сын несколько раз отказывает («Не заслужил ты, старый жулик»), но в конце концов все-таки жалует старикана сигаретой. Когда же старый Персике клянчит бутылку шнапса – дескать, разок-то можешь украдкой принести отцу! – Бальдур только смеется. Хлопает отца по костлявым, дрожащим коленям:
– Выбрось шнапс из головы, папаша! С пьянством покончено, на всю жизнь, слишком уж много глупостей ты натворил с пьяных-то глаз!
Отец злобно смотрит на сынка, а тот самодовольно рассказывает, каких трудов ему стоило эти глупости уладить.
Старик Персике никогда не был большим дипломатом, всегда рубил сплеча, выкладывал все напрямик, не заботясь о чувствах собеседника. Вот и сейчас говорит:
– Ты, Бальдур, завсегда любил прихвастнуть! Я же знал, партия на меня ни в жисть бочку не покатит, раз я цельных пятнадцать лет с Гитлером в одной упряжке! Не-ет, ежели ты надрывал пуп, так только по собственной дурости. Я бы в два счета все решил, вышел бы отсюда и решил!
Папаша впрямь не блещет умом. Нет чтобы слегка польстить сынку, поблагодарить его и похвалить, тогда Бальдур Персике стал бы, пожалуй, благосклоннее. Но теперь его тщеславие глубоко уязвлено, и он лишь коротко бросает:
– Если б вышел, папаша! Но ты из этого дурдома не выйдешь никогда!
От этих беспощадных слов папаша приходит в ужас, его аж в дрожь бросает. Однако он берет себя в руки:
– Это кто ж меня тут задержит?! Я покамест человек свободный, и сам главврач, доктор Мартенс, говорит, надо, мол, еще месячишка полтора подлечиться, а там и на выписку. Выздоровлю я, стало быть.
– Никогда ты не выздоровеешь, папаша, – насмешливо говорит Бальдур. – Ты ж опять запьешь. Сколько раз так было. Я предупрежу главврача и позабочусь, чтоб тебя признали недееспособным!
– Он этого не сделает! Доктор Мартенс оченно меня любит, говорит, кроме как я, никто таких похабных анекдотов не знает! Он со мной этак не поступит. Опять же твердо обещал выписать через полтора месяца!
– Но если я расскажу, как ты вот только что уговаривал меня тайком притащить тебе бутылку, он определенно посмотрит на твое излечение по-другому!
– Ты этого не сделаешь, Бальдур! Ты ведь мой сын, а я твой отец…
– А дальше что? Отец есть у каждого, только вот я считаю, мне достался самый что ни на есть паршивый. – Он брезгливо смотрит на отца и, помолчав, добавляет: – Нет уж, папаша, выбрось выписку из головы, привыкай к мысли, что останешься тут. На воле ты только всех нас позоришь!
Старик в полном отчаянии:
– Мать нипочем не подпишет… насчет этой… как ее… недееспособности, не засадит меня по гроб жизни!
– Ну, срок вряд ли будет очень уж долгий, видок-то у тебя не ахти! – Бальдур хохочет, закидывает ногу на ногу. Удовлетворенно глядит на свои роскошные бриджи и блестящие сапоги, надраенные матерью. – А мамаша тебя как огня боится, даже навестить отказывается. Думаешь, она забыла, как ты схватил ее за горло и начал душить? Такое мамаша не забудет!
– Тогда я напишу фюреру! – возмущенно выкрикнул старик Персике. – Фюрер не бросит старого бойца в беде!
– А какой фюреру от тебя прок? Фюрер на тебя плевать хотел, он на твои каракули даже смотреть не станет! Вдобавок у тебя, алкаша, руки трясутся, двух слов написать не сумеешь, и вообще, за эти стены никакая твоя писанина не выйдет, уж об этом я позабочусь! Нечего зазря бумагу переводить!
– Бальдур, да пожалей ты меня! Ведь когда-то ты был маленьким! И по воскресеньям я ходил с тобой гулять. Помнишь, в Кройцберге вода в канале красиво так играла розовым да голубым? Я завсегда покупал тебе сосиски и леденцы, а когда в одиннадцать лет ты попал в историю с тем ребенком, я в лепешку расшибся, лишь бы ты не вылетел из школы и не угодил в исправиловку! Что бы с тобой было без старика-отца, Бальдур? Не можешь ты закопать меня в энтой дурке!
Слушая эту тираду, Бальдур даже бровью не повел. Потом сказал:
– На чувства давишь, папаша? Резонно с твоей стороны. Только на меня это не действует, тебе ли не знать, что я на чувства чихать хотел! Чувства… по мне, бутерброд с ветчиной куда лучше! Ну да ладно, все-таки подарю тебе еще сигаретку – алле-гоп!
Но старик слишком разволновался, чтобы думать о куреве. И сигарета – к новому неудовольствию Бальдура – незамеченная упала на пол.
