Книга Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман

Йошикуни, утром, подбирался ближе к маме. Мальчик устраивался у нее под боком, накрывшись шелковым одеялом. Мама немного посапывала, от нее пахло сладкими пряностями. Ребенок успокоено закрывал глаза.

Теперь у него были папа и мама. Йошикуни видел, что папа, приходя в столовую, улыбается, глядя на маму. Они держались за руки, а вечером папа возвращался. Они, вместе, устраивались на диване. Йошикуни садился между папой и мамой, показывая свои рисунки. В радиоприемнике играла музыка, что-то говорил диктор.

Уютно, привычно пахло кофе, на низком столике стоял серебряный кофейник, к потолку поднимался сизый дымок сигарет. За растворенными окнами, в саду, щебетали вечерние птицы. На зеленоватом небе загорались первые звезды. Они с мамой не гуляли по улицам, но мама построила для Йошикуни шалаш, в саду, и сделала веревочные качели. Йошикуни думал, как завтра поиграет с мамой. Мальчик, улыбаясь, начинал позевывать. Он клал голову на колени маме, или папе, спокойно засыпая.

Мальчик не знал, что диктор, из Берлина, сообщает о капитуляции Франции. Договор о разоружении страны подписывали в Компьене, в том же вагоне, где, в конце прошлой войны, Германия признала свое поражение. Вагон, по требованию фюрера немецкой нации, Адольфа Гитлера, пригнали из музея. Сам Гитлер, сейчас, был в Париже. Йошикуни не понимал английского языка. Он не знал, что лондонские радиостанции передают новости об аннексии балтийских стран Советским Союзом. Наримуне попросил Регину не ходить в город. С ее латвийским паспортом это могло быть опасно. НКВД начало проверять документы у людей на улицах.

Йошикуни не видел истребителей, круживших над Каунасом, красных флагов, и расклеенных по стенам плакатов, с портретами Сталина. Он и не знал имен Сталина и Гитлера. Мальчик не видел кавалерийских разъездов, черных эмок с автоматчиками, закрытых грузовиков, идущих по шоссе на окраину, в тюрьму Девятого Форта. Он спал, видя во сне ежика, в саду, он качался на качелях, и слышал смех мамы. Йошикуни прижимался щекой к ее теплым коленям, думая о молоке и печенье, на завтрак.

Он не знал, что рав Горовиц и его отец успели проводить на юг первый поезд с беженцами. В вагоны набилось пять сотен человек, плакали дети, свистел гудок локомотива. Наримуне, сначала, не хотел, чтобы Аарон появлялся на вокзале:

– Мало ли что, – хмуро сказал граф, – НКВД, наверняка, не преминет послать туда солдат. Они и в поезд сопровождающих посадили… – консул СССР в пока еще независимой Литве развел руками:

– Господин Наримуне, это требование внутренней безопасности нашей страны. Литовская Республика согласилась принять военную помощь, разместить советские войска на своей территории. Это акт доброй воли, со стороны литовцев, – Наримуне, закинув ногу на ногу, потягивал кофе:

– Акт доброй воли, – повторил консул, – но мы не можем быть уверенными, что на территории Литвы нет, как бы это сказать, подозрительных элементов. Когда люди, с вашими визами, окажутся за границей СССР, в Маньчжоу-Го, – консул помолчал, – тогда вы примете на себя ответственность за их дальнейшие… – консул усмехнулся, – передвижения. Пока они находятся на пространстве СССР, – заключил русский, – мы не имеем права рисковать.

Наримуне не стал спорить.

Каждый поезд сопровождали наряды бойцов НКВД, с овчарками. Люди нуждались в деньгах и провизии. Впереди у них было две недели дороги по Транссибирской магистрали, без права покидать вагоны, даже на стоянках.

Советские рубли, много, принес Волк. Он забрал у Аарона американские доллары. Рав Горовиц успел получить переводы от «Джойнта», в последние дни перед аннексией.

Максим отмахнулся:

– Ничего не может быть проще. Не вздумайте сами торговать золотом и валютой… – Волк помрачнел, – в уголовном кодексе моего родного государства, есть статьи за спекуляцию. Литва только на бумаге независима, здесь распоряжается НКВД, – рав Горовиц собирал у беженцев вещи, на продажу и передавал Максиму. Волк у него не ночевал. Он широко улыбнулся:

– Во-первых, я люблю ветчину, мой дорогой кузен, во-вторых, тебе, как раввину, будет неудобно, если я приведу компанию, – он подмигнул раву Горовицу, – а в-третьих, не стоит сейчас привлекать внимание. Ни мне, ни тебе. У меня есть надежные адреса… – Максим обещал покинуть Литву, только удостоверившись в том, что родственники в безопасности:

– Перейду границу тем же путем, каким здесь появился… – он попивал кофе с кардамоном, устроившись на подоконнике квартиры рава Горовица, – ничего сложного нет…

С началом аннексии Сугихара-сан и Наримуне работали почти целые сутки, засыпая на диванах в консульстве. Необходимо было спасти людей от ареста. Среди беженцев из Польши, и местных евреев, было много, в прошлом, обеспеченных людей, активистов сионистских партий, бывших офицеров, и нынешних раввинов. Все эти люди сейчас находились в опасности.

– В любом случае, – почти весело заметил Наримуне Регине, – это мой последний месяц на посту дипломата, любовь моя. Сотней виз больше, сотней виз меньше, ничего не изменит. Налей мне еще, пожалуйста… – тарелка из-под супа была пуста:

– Когда мы приедем домой, – Наримуне с аппетитом ел, повесив пиджак на спинку стула, – я тебя свожу в одно местечко, в Токио. Там тоже подают куриный суп, с лапшой. Но лучше твоего, все равно, ничего нет… – он держал Регину за руку. Наримуне вспомнил, как он звонил Лауре, из той забегаловки:

– Потом, – сказал себе граф, – когда все уляжется, когда закончится скандал. Впрочем, никакого скандала не случится, о помолвке официально не объявляли. Подам в отставку, уедем в Сендай, растить детей… – он понял, что улыбается: «Я все расскажу Регине, – решил граф, – о Лауре, о Зорге. Просто не сейчас».

Он дал прочитать Регине прошение об отставке. Девушка подняла серо-голубые глаза:

– Это потому, что я из Европы… – они сидели на диване, обнявшись, Йошикуне спал в детской. Граф покачал головой:

– Вовсе нет, любовь моя. Ты послушай меня, пожалуйста… – он говорил, целуя маленькую, крепкую руку, с жесткими кончиками пальцев: «Ты мог бы стать принцем… – девушка отстранилась, – мог бы жить во дворце…»

– Я живу в замке, – сварливо ответил Наримуне, – моим предкам хватало, и мне хватит. И я не хочу становиться принцем, я хочу быть твоим мужем… – он целовал смуглую шею, кудрявый затылок, она была рядом, она легко, взволнованно дышала. Наримуне шепнул:

– Уйдет первый состав с беженцами, Сугихара-сан и латвийский консул нас поженят, и мы улетим в Стокгольм. Скандинавские авиалинии пока не отменили рейсы. Даже в Вильнюс не обязательно ехать, можно и здесь сесть на самолет… – Регина слушала дыхание мальчика. Все было готово. Наримуне, вечером, за обедом, пообещал:

– Завтра я приведу Аарона, он станет свидетелем, на церемонии. С латвийским консулом я договорился, и с господином Сугихарой тоже. Максим остается здесь, он присмотрит за твоим кузеном… – Регина боялась, что Аарон, узнав о будущем браке, начнет выговаривать ей. Девушка выходила замуж, не за еврея.