Книга Медбрат Коростоянов (библия материалиста) - Алла Дымовская

В тот день проклятым словом стало для меня «Дранка!». Оно преследовало меня неустанно в лице отца Дифирамбия, висело на ушах, свербило в мозгу. Дранка, дранка, дранка! Пластогенная, двойная! А где я ее возьму? Причем на реальные городские нужды, а не на покрытие бредового, скособоченного сарая, который батюшка пышно именовал ангаром, и в котором намеревался разместить отделение Бурьяновской секции парапланеристов – я даже не знал, что у нас такая есть.

Эта женщина подошла ко мне прямо на центральной (и единственной) площади нашего города. Коротко спросила, я ли я на самом деле? Да, с кем имею честь. Она представилась. Лидия Владимировна…, фамилию я уже не расслышал. Меня словно пришибло снежной лавиной, и на минуту я совсем оглох. Я сразу понял, кто она и зачем. В нашей семье не афишировали факта, что Глафира мне не родная сестра, мы вообще не говорили об этом, но Лара все равно знала, ведь не столица Москва, крошечный южнорусский поселок, волей-неволей, кто-то обмолвится, кто-то нарочно подденет. Нам с сестрой это было безразлично, мы как-то не придавали значения, и кажется, не понимали точного смысла слова «родня». Родная была бабушка Ульяна, хотя и была не настоящая родственница, родным был крестный дядя Ваня и жена его, тетя Ирина, и много, много кто еще. Так какая разница, чья у кого кровь? Но появление этой женщины… Очень дряхлой на вид, хотя ей было едва ли больше шестидесяти пяти, сильно потрепанной, чтобы не сказать, потасканной, если это понятие применимо к старухе. Претенциозная, серая шляпа с огромными, гнутыми набок полями, шерстяная сумочка-сак с закрашенными тщательно пятнами. Все на ней было какое-то ветхое, старательно залатанное, и будто бы с чужого плеча. Хитрый, птичий взгляд, и в то же время заячий, когда никто не смотрел на нее в упор. Она совсем ничего не спросила о моих родителях, ни о папе, ни о маме, тут уж бог ей судья. Лидия Владимировна хотела повидать Глафиру: если можно, поймите меня, я же мать, я столько лет, когда тот человек умер, я уже собралась, к вам, но тут война, я же из переселенцев, из обмененных пленных гражданских, мне бы не дали право на проезд. Я не стал ей говорить, что война уже пять лет, как кончилась. Я вообще не хотел говорить с ней. Не потому, что возненавидел вдруг. Я всего-то вспомнил одно наставление своего отца, которое он произносил для меня очень часто, и очень верно. Он повторял в сомнительных ситуациях, когда я не знал, какое самостоятельное принять решение: «Сынок, не бойся совершить ошибку. Бойся потом свалить ответственность за нее на другого». Вот и мне показалось тогда, что эта женщина прибыла именно следом за своим желанием. Свалить ответственность за свою неудавшуюся судьбу на меня или Глафиру, или на моего покойного отца. Но нет. Я ошибся. Именно тогда я понял, когда старуха нежданно для меня заплакала. Мне стало ее жаль. Но чем я мог помочь? Я сказал ей об этом прямо. Глафира Феликсовна, военврач первого ранга, находится в данный момент в российской восточной оккупационной зоне, вместе со своим мужем, бригадным генералом Погодиным, женой которого она является последние …цать лет. Потому проехать к ней никак невозможно, даже мне не под силу достать пропуск, но пусть она напишет, электронный адрес я дам. Лидия Владимировна опять заплакала, но уже не тихо и жалобно, а навзрыд. Я успокоил ее, как мог. Хотел отвести к себе в дом, в наш старый дом, как всегда полный народу, или в гостиницу или в свой кабинет мэра, куда она сама захочет. Лидия Владимировна отказалась, только адрес, больше ничего не надо, ей слишком тошно и стыдно оставаться здесь. Так завершилась первая из встреч. Уже тогда у меня мелькнула мысль, что надо бы достать откровения отца и посмотреть. Однако за текущими делами было никак. Пока не случился второй из визитов, на сей раз официальный.

Они приехали как союзники, для доставки помощи по лизингу, двое индусов, одна вьетнамская коммунистка, и высоченный, неуклюжий рыжий ирландец, корявый вариант коломенской версты, все время закатывавший один глаз за веко, будто бы у него был неуправляемый тик. Смешной, с огненными волосами, хоть прикуривай, звали его Патрик О.Лири. Вполне заурядное ирландское имя, что-то вроде Ивана Петровича Сидорова, если на наш лад. Помощь они передали, как положено, а этот самый Патрик прицепился ко мне. По-русски он говорил вполне сносно – очень правильно, но с изрядным акцентом. И вот он желал посетить местное кладбище. Я повел его – как мэр, и как полноправный исторический житель городка. И там, на кладбище! Он спросил меня – я едва не матюкнулся от неожиданности, это перед иностранцем-то:

– Где могила вашего отца? – так спросил он.

– Разве вы его знали? – вопросом на вопрос невежливо ответил я. Да и как он мог знать! Если мне стукнуло сорок! А этому парню на вид лет двадцать пять, двадцать семь, не больше. Ерунда получается.

– Так, где могила вашего отца? Могу я видеть? – Патрик словно бы не заметил моего глупого вопроса.

В конце концов, может, в городе ему наболтали, отец все же был здешней легендой, чуть ли не святым покровителем Бурьяновска, в его день рождения случись хоть самый шикарный банкет самого богатого владельца продуктового маркета, с икрой и шампанским, банкет прошел бы пустой. Все, от мала до велика собрались бы за скудным, но для всех открытым столом перед нашим домом. И приходило человек по сто, накрывали прямо на улице, иначе не разместить, картошка, хлеб, соленая рыба, самогон, от поздравителей отбою не было.

– Могила его прямо здесь, на первой линии, кладбище хоть и церковное, но у него без креста. Отец был атеистом. Может, не возражал бы, да батюшка Паисий упросил из уважения, пусть будет, как бы он сам хотел. Вот и поставили не крест, простой гранитный цоколь, старенький отец Паисий, несмотря на то, что ходил уже плохо, каждое воскресенье молился возле, когда был жив, – я рассказывал обстоятельно, все же мой отец. – Вы пройдите вперед, там, на надгробье написано.

– Я не умею читать, – сообщил мне Патрик, будто признавался в бог весть каком своем достоинстве.

– Там и латинскими буквами повторяется, – объяснил я, чтобы иностранный союзник не сомневался.

– Я вообще не умею читать. И писать тоже, – чуть ли не с гордостью сообщил мне этот полоумный Патрик, глаз его все время закатывался за веко, и оттого создавалось впечатление, будто он нарочно глумится над собеседником.

– Как так? – удивился я. – Это же невозможно в наше время. Как же вы обходитесь? – честно говоря, я ему не поверил, решил отчего-то, что он издевается.

– Никак не обхожусь. Я завтра же отбываю. Да-да! Отбываю! Мне больше не надо учиться читать и писать. По-всякому! Нет, не надо! – и он зашелся абсолютно счастливым смехом.

Куда он отбывает? Делегация определила себе двухнедельное пребывание, а прошло всего-то два дня. Хотя кто его знает, этого Патрика? Может, у него отдельная, своя миссия.

Могилу отца мы посетили, я отошел в сторону из деликатности, а Патрик заговорил с гранитным цоколем на своем, англо-ирландском наречии. О чем? Какая разница. Мне все же было приятно, что вот он выбрал моего отца, словно какую невиданную достопримечательность.