Книга Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина - Валерий Поволяев

Взяточничество на железных дорогах должно быть и будет искоренено».

А ведь знакомая картина, правда? Очень современная — ну будто бы извлечена из нашего нынешнего дня.

Вот что было написано в этой листовке далее.

«Где бы негодяй ни сидел: в кабинете ли за зеленым сукном или в сторожевой будке, он будет извлечен и предстанет перед судом Революционного трибунала, карающий молот которого опустится на него со всей сокрушительной мощью и гневом, на которые он способен, так как нет пощады смертельным врагам нашего возрождения. Никакие обстоятельства не будут учитываться при вынесении приговора взяточнику. Самая суровая кара ждет его».

Вот он, четкий и точный рецепт, как бороться с коррупцией, и власть советская обратилась к народу — помогите.

У Добрюхи есть специальное исследование, которое привлекло внимание Шебаршина: как брали взятки при Сталине и как с этим боролись? Боролись серьезно. Судите сами: в тридцатом году было засечено 2849 случаев взяток и более сорока тысяч (40151) случаев злоупотребления властью — это были преступления, и виновные понесли наказание, — а в пятьдесят втором году, незадолго до смерти Сталина, таких преступлений было совершено всего сорок пять. 45! Всего-то, на огромную страну.

Но в следующем году, после смерти Сталина, уже начался рост: было выявлено семьдесят семь фактов коррупции.

Добрюха показывал Шебаршину таблицу, составленную по годам — начиная с той поры, когда на заборах были расклеены листовки с обращением по поводу коррупции на железнодорожном транспорте, кончая послесталинскими временами, — и оба пришли к выводу, что при Сталине коррупция была выкорчевана целиком. Причем дважды. Первый раз после тридцать второго года (после НЭПа), когда за десять лет не было не засечено ни одного преступления, и во второй раз — после войны: к смерти Сталина основная масса коррупционеров уже сидела за решеткой.

По документам, кстати, даже печально известное «ленинградское дело», которое многие называют политическим, имело сильный коррупционный душок, вот ведь как. А против фактов, известно, не очень-то попрешь. О делах же сугубо хозяйственных даже говорить не стоит, все они — коррупционные.

Это так называемое «хлебное дело», за ним — «ткацкое дело», «винное дело», «музыкальное дело», связанное с производством левых пластинок на Апрелевском заводе, «денежное дело», фигуранты которого нажились на денежной реформе 1947 года и обмене старых «дензнаков» на новые.

Пощады преступникам не было. «Рецепт известный, проверенный, почему бы не воспользоваться им сейчас, когда страна стонет, задыхается от коррупции?» — спрашивал Шебаршин у Добрюхи. В том, какой ответ он получал от Добрюхи, сомневаться не следует, Добрюха по характеру своему человек решительный, иногда жесткий, и отношение к внезапному, часто не законному обогащению у него крайне негативное. Как у подавляющего большинства людей, живущих в России.

Кстати, у Добрюхи было несколько встреч и с Крючковым. Разговор шел о девяносто первом годе, и был разговор этот непростой. Крючков признался, что итог у тех далеких августовских событий мог быть совершенно иным, если бы он не засомневался: стоит давать команду на штурм Белого дома или нет? И соответственно, выиграть август или нет?

— Почему не дали такую команду? — спросил Добрюха у Крючкова.

— Побоялся стать вторым Пиночетом, — признался Крючков.

— Могли все это сделать и не сделали? — проговорил Добрюха удивленно.

Крючков вспыхнул — характер у него был, как известно, резкий.

— Что вы со мной так разговариваете? — вскричал он. — Со мной еще никто так не разговаривал! — И остывая, проговорил уже спокойно: — Мог бы, но не сделал. И вообще то, что я могу сказать — скажу, если же я промолчу — значит, я знаю ответ, но не могу его сказать, либо могу сказать, но не подошло время и я должен пока держать его в себе.

Всякая большая правда — скажем, правда крупного, приметного исторического события, состоит из правды эпизодов, частностей, даже мелких деталей. Конечно, Крючков, уходя из жизни, унес с собой очень много тайн, — причем таких, над которыми вряд ли когда поднимется завеса.

Точно так же со многими нераскрытыми тайнами ушел и Шебаршин. Да и какой начальник разведки огромной страны не имел тайн?

Выросло уже целое поколение молодых людей, которое не знает прошлого своей страны, своего народа, живущее совсем другими интересами, чем жили люди, скажем, тридцать лет назад, в восьмидесятые годы прошлого века, — нынешние молодые люди больше похожи на простоватых американцев, на неотесанных клошаров, с узкими интересами, поклоняющихся одному богу — золотому тельцу.

Практически исчезла такая отличительная черта русского характера, как бескорыстие, способность протянуть человеку руку в беде, выручить его, уже исчезают благородство и патриотизм, — постарались различные младореформаторы, революционеры девяностых годов, демократы в кавычках, — исчезает желание работать (гораздо лучше, свободнее жить бомжом) и защищать свою страну… А ради кого ее, собственно, защищать? Ради богатых, у которых карманы лопаются от денег, чьи капиталы в подавляющем большинстве своем носят криминальное происхождение — людей, чьи сытые и самодовольные физиономии вызывают брезгливое ощущение?

Вот так и происходит распад общества, распад народа.

За границей на старшее поколение русских, тех, кто имеет седые головы, еще смотрят нормально, с уважением, на молодых же поглядывают с пренебрежением и даже опаскою — это не те русские, которые жили тридцать лет назад, — совсем другие, может быть, даже и не русские вовсе. Вот к чему мы пришли, а вернее, нас привели — к деградации.

Кстати, за кордоном русскими ныне называют всех, кто жил в прежнем Советском Союзе, — таджиков, киргизов, казахов, евреев, русских, армян и так далее, всех тех, кого считали «советским народом». Вину за прежние годы нынешние политические деятели, весьма крикливые, возлагают на тех, руководителей, которых уже нет (хотя в России не принято плохо говорить о мертвых, это табу), — на Сталина и Ленина, Дзержинского и Куйбышева, Брежнева и Андропова, на десятки, сотни других, но совершенно не трогают себя, любимых, «белых и пушистых», они стоят над всем этим, над историей, и ни к чему не причастны.

Мешают жить этим людям и пенсионеры. По этой части вообще нет газет, которые бы не высказались на эту тему: пенсионеры, похоже, являются бельмом на глазу у всего общества, и должны они уступить место на земле богатым, освободить пространство. Задача непростая, но разрешимая.

Вот и возникают различные ехидные перлы типа: «Очередная пенсионная реформа не принесла результатов — количество пенсионеров в стране остается все еще высоким».

Бедные пенсионеры! Ни в одной стране мира они не являются такой досадной обузой у правительства, как в России.

А ведь мы доедаем и допиваем то, что было добыто, открыто, сделано руками нынешних пенсионеров — в том числе и нефть, газ, прочие ископаемые, которые принято называть полезными (словно бы в издевку названо: для кого они полезные? Для олигархов? Только вот пенсионеры наши почему-то не стали «полезными ископаемыми»)… Недавно я прочитал: «В нефтяных странах каждая семья получает выплату — проценты с продажи нефти. В России происходит то же самое — все знают эти семьи».