Книга Чужая луна - Игорь Болгарин

И они решили идти не рано и не поздно, ближе к полудню. Сразу договорились: Красильников к Слащёву не идет. Он будет находиться неподалеку от дома, на подстраховке.

У Болотова, человека исключительной четкости и предусмотрительности, нашлась привезенная им из Франции подробная карта Константинополя. Они с трудом отыскали квартал Везнеджилер и улицу де-Руни. Она была длинная, узкая и тянулась вдоль бухты Золотой Рог.

Из дому Кольцов и Красильников вышли порознь, твердо соблюдая уговор: непрестанно держать партнера в зоне видимости. На помощь приходить лишь в крайнем случае.

Кольцов шел впереди, за ним на приличном расстоянии — Красильников. Когда он терял Кольцова из вида, прибавлял шаг и вскоре находил его. Повернув в очередной переулок, Кольцов ждал на углу, пока Красильников не увидит его и не даст ему об этом сигнал.

Улица де-Руни была безлюдной. Домов почти не было видно, они скрывались в глубине дворов за высокими заборами.

Возле дома, где, согласно адресу, жил Слащёв, Кольцов остановился и обернулся. Стал ждать. Увидев в конце улицы возникшего Красильникова, Кольцов постучал в калитку висящим на цепочке молоточком.

Спустя короткое время дверь калитки отворилась, и на пороге встал бородатый янычар. Это был Мустафа.

— Русский? — пристально оглядев Кольцова, спросил турок.

— Русский.

— Что угодно?

— Угодно генерала Слащёва.

— Он вас приглашал?

— Не помню. Наверное, приглашал. Но это было давно.

— Как вас представить?

— Скажешь, старый знакомый.

— У него много старых знакомых.

— Я — один из немногих. Мне кажется, он будет рад меня видеть.

Калитка захлопнулась. Ожидая, Кольцов посмотрел вдаль и увидел лениво прислонившегося к забору Красильникова.

Вновь открылась калитка и в ее проеме встал босой, в распахнутой рубахе Слащёв. Он изучающее, с головы до ног, оглядел гостя и лишь после этого неприветливо сказал:

— Не имею чести… Ну, я — Слащёв. Что надобно?

— Поговорить.

— Не имею времени. Извините, — и он стал закрывать калитку.

— У меня его тоже не было, там, под Каховкой, в Корсунском Богородицком монастыре, — сказал Кольцов. — Но я нашел.

В калитке какое-то время оставалась только узкая щель. Слащёв через нее долго и внимательно всматривался в Кольцова. Затем резко распахнул калитку:

— Входите!.. Черт, знакомое лицо, — озабоченно сказал он. — Вас у меня тысячи. Упомнишь ли всех!

— Смею надеяться, я не вхожу в эти тысячи.

Эти слова «зацепили» Слащёва. Он смотрел на Кольцова, и его лицо как-то напряглось, сосредоточилось. Он мучительно вспоминал.

— Контузия, понимаешь. Память стала подводить, — виновато бормотал он и вдруг резко вскинулся, вскочил: — Помню! Комполка!

— Ты за жену приходил просить. Беременная жена была. Родила?

— Родила, родила! Девку! — торопливо и озабоченно говорил он, занятый уже явно какими-то своими, более важными мыслями. — Я о другом! Куда ты, парень, забрался! В самое пекло! Тебя тут же расстреляют.

— А я рисковый, — спокойно сказа Кольцов. Он уже понял, от Слащёва ничего плохого ему ждать не следует. — Ты вон — рискнул, и живой!

— Что мы тут, на улице, стоим! — окончательно убедившись, что это именно он, тот самый комполка, который в ту ветреную ночь спас под Корсункой их двоих. Нет, их троих!

Он схватил Кольцова за руку и повел его к своему домику. И при этом он ворчливо выговаривал Кольцову:

— Я тогда шел на самоубийство. У меня иного выхода не было. Жена дитя носила. А ты-то зачем сюда?

— Я — к тебе. Правда! К тебе!

— Кому я нужен, отставной генерал, подчистую уволенный, лишенный всех наград и званий?

— Я все это знаю.

— Откуда?

— Книгу твою читал «Требую суда общества и гласности». Там читал. В Москве.

— Скажи, куда долетела! — удовлетворенно сказал Слащёв и тут же спросил: — Ну, и как?

— Вполне достойная книга. И честная.

— Брешешь небось.

— Не умею.

— Ладно, поверю. Ну, и зачем я вам?

Кольцов посмотрел вокруг:

— Давай где-нибудь в уютном месте спокойно поговорим.

— Хорошая мысль! У меня вон там хорошее место. С видом на Золотой Рог — указал Слащёв на беседку в конце двора. И тут же закричал: — Пантелей! Мустафа!

Из домика вышел старый денщик.

— Ну, чего раскричались! Дитя разбудите!

— Неси сюда дитя. Он не видел Маруську! Я его в крестные отцы упрошу!

— Так уже ж крестили. Генерал Соболевский — крестный батько. Забыли?

— У моей дочки будет два крестных батьки!

— Два не положено!

— Меньше разговаривай! Неси Маруську! — и тут же крикнул вышедшему во двор хозяину: — Мустафа! Чаю и что там?.. Шербет, пахлаву, курабье! Все неси! У меня дорогой гость!

— Насчет дорогого гостя не очень распространяйся, — попросил Слащёва Кольцов.

— На моей территории ничего не бойся! — продолжал возбужденно распоряжаться генерал. Заметив, что Пантелей вынес самодельную колыбельку, он бросился к нему, сгреб девочку на руки, поднес к Кольцову: — Гляди, кого ты тогда спас! Мария! Маруся! Мама Руси!

Девочка, видимо, уже привыкла к таким отцовским нежностям. Она не плакала и даже ничему не удивлялась. Лишь с интересом водила своими глазенками по сторонам и что-то говорила на только ей понятном языке.

На столе в беседке появились различные турецкие сладости, кувшин с крепко заваренным чаем. Марусю угостили шербетом и унесли в дом. Мустафа спросил, не нужно ли еще что и тоже удалился. Они остались одни. Разлив чай по стаканам, Слащёв сказал:

— Если имеешь что сказать, говори. И не бойся, тут нас никто не услышит.

— Ты ведь уже понял, я не из робкого десятка. Вопрос такой: домой, в Россию, хочешь?

— Мимо! — коротко сказал Слащёв.

— Не понял.

— Есть вопросы, на которые я не хочу и не буду отвечать. Этот — один из них.

— Война кончилась. ВЦИК объявил амнистию.

— Я хорошо помню, что ты для меня сделал. И хотел бы тебе поверить. Но не будем друг друга обманывать: она на меня не распространяется.

— Она распространяется на всех.

— Я — «кровавый генерал». Сам читал в ваших листовках.

— Война кончилась. Если вернешься с добрыми намерениями, эта амнистия распространяется также и на тебя.