Книга Кодекс Люцифера - Рихард Дюбель

– Я думала, речь идет о тебе и ребенке твоей жены. А здесь написано, что дело касается забот императорского двора.

– Я сам и есть забота императорского двора, – нагло заявил Андрей.

То, чего не смогла добиться вежливость, удалось раздражению. Засов со щелчком отодвинули, и Андрея впустили в узкую, выложенную деревом каморку. Привратница снова заперла ворота и, не сказав ни слова, прошаркала куда-то вперед. Заскрежетал засов на второй двери. Андрей вздрогнул от неожиданности: она заперла его!

Когда он уже начал размышлять, не стоит ли ему попробовать выбить запор ногой, на второй двери открылось окошко. Глаза могли принадлежать и давешней привратнице) но голос был другим.

– Весь твой рассказ – сплошная ложь, – заявили ему.

Андрей выслушал эту фразу и, сам не понимая, откуда возникла эта ассоциация, спросил себя, что бы сделал в аналогичной ситуации Киприан Хлесль. Этот парень, похоже, мог запросто проломить стену голыми руками, а затем схватить настоятельницу за горло и держать так до тех пор, пока она не отдаст ему ребенка, да еще и не приплатит за это. Впрочем, он просто так выглядел; вел он себя совершенно иначе.

– Вы матушка настоятельница? – уточнил Андрей.

– Никому при дворе нет никакого дела до этих детей. Никому в целом мире нет до них никакого дела. Если бы кого-то интересовала их судьба, нашего приюта просто не было бы.

– Но ведь некий монах-доминиканец заинтересовался судьбой одного ребенка.

Женщина по ту сторону двери замолчала на некоторое время.

– Вы здесь по его просьбе? – спросила она наконец.

– Это печать верховного судьи Лобковича, а вовсе не Доминика из Калароги.

Молчание длилось так долго, что его можно было счесть знаком как облегчения, так и неодобрения. Не будь этих суровых птичьих глаз, наблюдавших за ним, можно было бы решить, что по ту сторону двери вообще никого нет. Андрей постарался не считать удары своего сердца.

– Я пришел сюда, чтобы забрать ребенка Иоланты Мельники и отдать его матери. Я гарантирую, что ребенок будет воспитываться в истинной католической вере, окруженный любовью и заботой, и…

– Имя, – приказал голос.

– Что?

– Тебе известно имя этого ребенка?

– Его зовут Вацлав.

Снова воцарилось молчание; оно было таким долгим, что сердце Андрея замедлило свой стук, а ноги задрожали.

– Нет, – наконец заявил голос. – Нет. Мы дали ему имя Двенадцатое Ноября.

Андрей растерянно заморгал.

– Его настоящее имя не было нам известно. Никто его нам не сообщал. Я узнала его только от отца Ксавье.

– Да, – с трудом произнес Андрей. У него неожиданно заболело горло. – Как бы там ни было, я ей этого не скажу. Все это теперь в прошлом.

Матушка настоятельница фыркнула. Но это прозвучало не презрительно, а разочарованно.

– Ничего-то ты не знаешь, – вздохнула она.

– Я знаю, что мы с Иолантой…

– Он умер.

– …любим друг друга, и я больше не позволю, чтобы кто-то…

– Он умер. Ребенок умер.

– …шантажировал ее тем, что не отдаст ей ребенка, и ради его здоровья она… – Голос Андрея замер. – Что вы сказали?

– Он умер, – прошептала настоятельница. – Вацлав. Двенадцатое Ноября. Как бы ты его ни называл. Он был уже мертв, когда здесь появился доминиканец.

Андрей ничего ей не ответил. У него не было сил даже на то, чтобы думать. Казалось, сердце остановилось. Его охватил озноб, но температура тут была ни при чем.

– Я не понимаю… – запинаясь, пробормотал он.

– Он был маленьким и слабым. Этот приют основали, чтобы дети падших женщин не умирали в сточных канавах. Вместо этого они умирают у нас на руках, – объяснила настоятельница. – Поэтому у тех, кто приносит их, совесть чиста, да хранит их Господь.

– Этого не может быть.

– Он что, ничего не сказал ей?

Андрей заплакал. У него было такое чувство, будто ему только что сообщили о смерти его собственного ребенка.

Настоятельница снова фыркнула.

– Он ей ничего не сказал. Он позволил ей все еще надеяться, хотя давным-давно знал правду. Да смилуется Господь над ее душой. И над твоей душой, сын мой.

Андрей обхватил себя руками и зарыдал. Он оплакивал жизнь младенца, который уже никогда не расцветет, потому что ему не дали такой возможности, и сердце Иоланты, которое непременно разобьется от такой новости. Он оплакивал любовь, которую она дарила мертвому ребенку, сама того не зная, и весь тот страх и унижение, которые она с готовностью перенесла ради своего ребенка. Возможно, он плакал еще и потому, что впервые в жизни использовал дремавший в нем талант отца, наследие авантюриста харизматической личности, мошенника и фальсификатора, и это было совершенно зря, потому что ни к чему не привело.

Его пальцы смяли пергамент подделанного им документа. И тут он неожиданно замер, как в полусне, положил листок себе на колено и аккуратно разгладил его. Печать верховного судьи сломалась, но все еще держалась. Он перечитал им же написанный текст. Затем поднял глаза и посмотрел в окошко. Настоятельница уже собиралась закрыть его.

– Подождите, – едва слышно прошептал он. – Подождите.

2

Бука снова стоял на коленях, погруженный в молитву, когда Павел присоединился к нему; только, на этот раз он стоял не перед общей могилой, а в боковом приделе церкви Святого Николая и не пел, а молчал, стиснув зубы. Павел решил не задумываться над вопросом, имело ли значение, что церковь, в которой они искали прибежища, чтобы убить остаток дня, была посвящена святому Николаю, защитнику детей, или что она когда-то была построена немецкими торговцами. Если бы святой воспринимал свою задачу всерьез, он бы сделал так, чтобы Павел и Бука потерпели сегодня неудачу.

Павел стал на колени рядом с Букой и тоже начал молиться. Его мысли путались, и ему едва удавалось не отвлекаться от темы. Он слышал, как стучит его сердце, но куда сильнее в его ушах звучал другой звук: терпеливая вибрация библии дьявола. Казалось, что ее тайник находится в нем самом, и цепи вокруг сундука раскаляли и жгли его внутренности. Он смутно вспомнил, что за целый день ничего не ел и не пил. Ощущение давящей тяжести в желудке не давало ему найти выход из сложившегося положения, хотя аббат Мартин обеспечил их достаточным количеством денег, чтобы купить себе на рынке репы или моркови. До сих пор они едва прикоснулись к этим деньгам.

– Он приехал со всей своей семьей и деловым партнером. У него есть дочь – лишь одна. Наверное, по этой причине он и забрал ребенка из приюта: потому что все остальные дети, его собственные дети, умерли и пара осталась бесплодной. Мне удалось выяснить, что у его дочери есть своя комната в доме.