Книга Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

Дьяк Иван перекрестился на недостроенную церковь, тут же, стараясь сдержать нервную дрожь в голосе, попытался отшутиться:

— Волку бы зиму переголодать, а по весне, тут как тут, опять пан! Гуляй на воле, в клетке — не в поле!

Ортюха хмыкнул, не поняв, к чему это сказал дьяк Иван, поинтересовался, взяв дьяка за локоть крепкими пальцами:

— Кто же в твоем понятии волк, а?

Дьяк Иван кашлянул в тонкопалый кулак, охотно пояснил:

— Да я к тому, казаки, что на государеву службу вы едете в зиму. А зимой крымцы сидят смирно за своею перекопью, мало когда в набеги отваживаются, дороги да перелески снегом завалены. Так что и у вас зима будет спокойной… отоспитесь, сил наберетесь.

— Зато по весне, как говорится, будет у нас ни дна, ни покрышки, ни от татарина передышки, — охотно согласился Ортюха Болдырев. — Что? Уже пришли? Здесь у нашего воеводы схоронены клады немереные, деньги несчитанные? А мне кто-то нелепицу сказывал, что воеводы берут руками, а отдают ногами!

— Э-э, Ортюха, не зарься на чужую казну, пустишь душу в ад, тогда и будешь богат! — поостерег есаула старец Еремей. — А то, я смотрю, ты как та баба, что от радости обмерла, а ее было схоронили!

— Да ну тебя, отче Еремей, скажешь такое… За своим ведь пришли, не чужое грабить!

Дьяк Иван остановился у небольшого бревенчатого пятистенка с маленькими слюдяными оконцами высоко от земли, почти у стрехи, которая на две пяди нависала над стенами. У простенького крыльца с тесовым навесом стояли стрельцы в стражах, на двери тяжелый железный засов на замке и восковая печатка — оттиск на шнурке.

— Ключ у меня тут как тут, казаки. Я отопру казну, и мы войдем. А вы, — и дьяк Иван строго глянул на сопровождавших их стрельцов в малиновых кафтанах и с бердышами на плечах, — чуток отойдите от стражей, нельзя всем толпиться у раскрытой двери!

— Вона какие строгости, — буркнул широченный в плечах Тимоха Приемыш, изобразив на рябом лице подобие улыбки. — Даже своим нет веры! — и он, задев оба косяка, шагнул внутрь сруба следом за дьяком и Матвеем Мещеряком.

— Это чужие тати грабят, а воруют всегда свои, — назидательно проговорил, покашливая, дьяк Иван. Он осмотрелся в небольшой горнице, размером где-то три на четыре сажени. Напротив входной двери стояла широкая на шести ножках лавка, тяжелый без скатерти стол, над столом маленькое оконце, сквозь которое лился в горницу тусклый предвечерний свет. Слева от двери глухая стена печи, недавно побеленной и теплой, а топилась она из другой комнаты, также за бревенчатой стеной.

Осмотревшись, дьяк Иван, важничая перед казаками, обеими руками неспешно разгладил пышную с редкой сединой бороду надвое к плечам, с легкой усмешкой обратился к атаману:

— Садитесь на лавку, к столу. Давайте ваши кисы, я тут как тут наполню каждую на пятьдесят человек по счету, а атаману и есаулам отдельное. Ждите, деньги я вам скоро вынесу, — принял от Ивана Камышника четыре кисы, ключом отпер висячий на маленькой двери замок, согнувшись почти вдвое, вошел в соседнюю комнату, в которой, как успел мельком заметить Матвей, в стражах у казны было еще несколько стрельцов, захлопнул за собой эту толстую дверь.

— Ишь ты-ы, — проговорил старец Еремей. — И там стрельцы сидят, запором закрытые! Ждем-пождем, авось и мы свою казну найдем.

— Было бы весьма кстати, — оживился Матвей, усаживаясь к столу на лавку. — Мы с Ортюхой можем часть жалованья женкам оставить. Да и Митяй своей Маняше деньгой подсобит. Он теперь с Федоткой у тестя Наума гостюют, весть дадут, что мы в городе, а к ночи на постой к ним заявимся этакой кучей!

Большая входная дверь напротив лавки вдруг со стуком поспешно кем-то была закрыта, звякнула о железное кольцо в стене тяжелая накладка.

Матвей Мещеряк медленно привстал из-за стола, уперся взглядом в дверь, словно сквозь толстые дубовые доски хотел увидеть того, кто со скрипом повернул ключ в большом замке. Старец Еремей только один миг постоял с открытым ртом, первым нарушил возникшую тишину — и оттуда, куда нырнул дьяк Иван, кроме тупого стука накладного засова ничего не послышалось.

— Никто черта в своей избе не видел, а всяк загодя крестом отмахивается. Что это, Матвей? Неужто угодили мы в воеводские тенета, а? Ай да воевода, ай да хитрый мизгирь — этакую паутину для нас сплел, чтобы в свои липучие сети изловить? Одна была у волка песенка, да и ту, похоже, мы переняли — взвоем на чем свет стоит! Что же теперь делать?

— Проверим, — угрюмо бросил сквозь зубы Тимоха Приемыш, все еще не веря в то, что атаман и они, есаулы, угодили в западню, подошел к входной двери и левым плечом навалился на нее — хорошо подогнанная к косякам дверь даже не шелохнулась, а когда Тимоха, отступив на шаг, нанес по ней могучий удар ногой, от которого днище струга разошлось бы, за дверью послышался строгий окрик:

— Не балуй, казак! Указом государя царя и великого князя Федора Ивановича взяты вы под стражу до особого его повеления, как с вами впредь поступать!

Матвей без труда узнал голос дьяка Ивана Стрешнева, озлясь на его злоехидство, пригрозил:

— Плыть тебе, дьяк, по Волге до Астрахани без челна и без струга, трясца твоей матери, чтоб весело жилось! Убоялся воевода честно в глаза объявить государеву «милость» за то, что мы укоротили немирного хана Уруса, так лисьей хитростью отнял сабли и в темницкую заманил, словно мышат на кусочек сала! А еще бахвалится княжьей честью! Тьфу ему в бороду! Не князь он, а подлый плут с мелкого торга! Так ему и передай!

За дверью некоторое время молчали, потом дьяк Иван, озадаченный угрозами казацкого атамана, более миролюбиво присоветовал взятым под стражу казакам:

— Угомонись с угрозливыми словами, атаман! Как знать, тут как тут, может статься, что скоро из Москвы указ с волей государевой, как с вами поступать за ваши последние прегрешения в ногайских делах придет! Может и даст вам государь срок послужить ему честно и не воровать больше супротив ногаев, простит, как простил прежние ваши проступки.

Хотелось Матвею пройтись крепким бранным словцом и на эти увещевания дьяка Ивана, да поостерегся хулить государя — еще отпишет в Москву о таких разбойных речах, тогда и вовсе утеряют казаки надежду на то, что удастся как-то вырваться из темницкой.

— Буде тебе, дьяк Иван, блеяти, аки непорочный агнец, на заклание приведенный! Заедино злоехидной хитростью ты с воеводой, заедино и не откреститься тебе, не отмолить греха бесовского! Ну да бог тебе судья в урочный час! Но помни — возлюбивший злобу, чтит ее паче благостыни, а это прямая дорога грешника во смрадный ад! Упредил я тебя, Иван, чадо грешное, а покудова другое спросить хочу: кормить ты нас собираешься? — прогудел старец Еремей в сторону двери. — А то пришлют к весне государеву волю, да читать ее придется пяти истлевшим косточкам нашим! Бойся, дьяк в таком разе — перед своим успением самые страшные проклятия наложу на тебя и твое семя до седьмого колена! — зычный бас старца Еремея был хорошо слышен и дьяку Ивану и сторожевым стрельцам.