Книга Шатун - Сергей Шведов

Городских ратников по стенам расставлял Буряга, лучше Борислава и Осташа знавший, кто из обывателей на что способен. Пока хлопотали об обороне, время уже подвалило к полудню. А о вражьей рати не было пока ни слуху ни духу.

– Так в десяти верстах, говоришь? – открыто усмехался в лицо Буряге мечник Усыга.

Подмерзающие на стенах ратники поначалу добродушно, потом все злее и злее стали ругать городских стражников боготура Осташа, устроивших в Берестене переполох и оторвавших людей от дела. Стой тут на ветру из-за чьих-то глупых страхов.

– Может, и была какая-нибудь малая шалопужья ватажка, – надрывался на всю площадь Усыга. – Да разве же рискнет она напасть на сильный город? Нашел Буряга, кого посылать в дозор – они же тележного скрипа боятся.

Стражники нехотя огрызались на цеплявших их Усыгиных мечников, но убежденности в своей правоте за ними не чувствовалось.

– Отпускай со стен, – кричали ополченцы воеводе Бориславу. – Околеем тут на ветру за ночь.

Борислав только руками разводил, снимая с себя тем самым всю ответственность за причиненные берестянам неудобства.

– Отпускай людей, воевода, – обратился от имени старейшин к Сухорукому Дробень. – А городская стража пусть на стенах стоит, чтобы впредь знали, как людей попусту морозить.

Дробня дружно поддержали выборные всех концов, и Борислав внял их требованию. Приказал он лишь оставить на привратных вежах мечников, а на стенах городскую стражу на всякий случай.

После отмашки воеводы ратники дружно полезли со стен. На попытки Осташа вразумить их берестяне дружно отругивались, да еще и грозили незадачливому боготуру литыми кулаками.

– Ты почто воеводу срамишь? – подлетел к сидевшему в седле Осташу мечник Усыга. – Осадного ряда не знаешь? Слово воеводы – закон для всех в городе. Будешь народ смущать – брошу в поруб.

– Осади назад, пока руки-ноги целы, – надвинулся на Усыгу Малога.

Усыга злобно ощерился, но на виду у заполнившего плошадь люда связываться с Малогой не стал.

– Уходить надо, – сказал Доброга. – Ночью Борислав откроет ворота Хабаловой рати. Берестень они возьмут, не сронив капли крови.

Буряга подавленно молчал, – чуял, видимо, что правда на стороне молодого боготура, но что мог сделать главный городской стражник, если старейшины были на стороне Борислава Сухорукого. Ночь уже вступала в свои права, и только огонь разведенного перед воротами костра не давал площади окончательно погрузиться в темноту. А ночь предстояла безлунная. Осташ оглядел обезлюдевшую площадь и перевел глаза на мечников, стоявших у ворот.

– Не станут стражники с ними драться, – ответил на немой вопрос боготура Буряга. – Мечников у Сухорукого втрое больше. Побьют нас, и делу конец. Да и нет у нас уверенности в измене Борислава.

Стоявший в двух шагах от Буряги Сыряй вздохнул солидарно с начальником:

– Про тебя, Осташ, Усыгины мечники слух распустили, что ты подослан к нам Шатуненком. И не боготур ты, а самозванец. Не Велесу ты служишь, а Лесному богу.

– Врет твой Усыга, – побурел от обиды Осташ. – Меня на боготурство сам кудесник Сновид благословил.

– Понятно, что врет, – согласился Сыряй. – Я ведь Хабалову рать собственными глазами видел. Но многие Усыгиным наветам поверили и на тебя злобятся. Уходить тебе надо, боготур Осташ, иначе убьют вас, как только город успокоится и впадет в спячку.

– Сыряй прав, – сказал Доброга. – Пропадать нам в Берестене не с руки, дел дома много.

– Выпустят ли еще нас? – засомневался осторожный Кисляй, которого, в отличие от старшего братана в дружине звали Молодый. – Усыга-то не зря на нас щерился.

– Надо рискнуть, – стоял на своем Доброга. – Пока что, по вечевому слову, Осташ и Буряга помощники воеводы, мечники не должны им воспрепятствовать.

К воротам двинулись, сев на коней. Усыгины мечники, толпившиеся вокруг, косились на боготура и его дружинников враждебно, но останавливать не пытались.

– Открывай ворота, – приказал Буряга одиноко стоявшему у колеса мечнику, – боготур Осташ едет в дозор.

Мечник замешкался было, тогда Буряга с Сыряем, оттеснив его в сторону, сами провернули колесо. Подъемный мост, заскрипев, опустился. Распахнулись внутрь створки ворот, и Осташ, облегченно вздохнув, выехал из негостеприимного города Берестеня. Дружина его трусила следом. Опасались стрел вдогонку, но все обошлось. Видимо, мечники не рискнули стрелять в спину боготура без приказа.

Глазастый Молодый первым увидел в ночи надвигающуюся рать. До стен Берестеня было рукой подать, поэтому Хабаловы ратники даже не шли, а крались, не зажигая факелов, почти в полной темноте. Видимо, Хабал с Бориславом заранее сговорились о ночном напуске.

Дабы не попасть под ноги наступающей рати, Осташ с дружинниками отвернули круто в сторону и укрылись в березняке. Хабаловы шалопуги надвигались хоть и бесшумно, но стремительно: всадники на виду у городских стен перешли на рысь, а пешие побежали. Осташу даже показалось, что ратников много более трех тысяч, о которых говорил Сыряй.

Судя по тому, что рать шла не останавливаясь и не перестраиваясь, ворота перед ней уже распахнули. За короткое время истоптанное тысячами ног заснеженное поле опустело, и тихий перестук металла о металл смолк.

– Потерял князь Рогволд город, – тяжело вздохнул Доброга. – Как в воду глядели те, кто говорил, что из этого буяна не выйдет ни мудрого судьи, ни толкового воеводы. Городом править – это не купцов грабить.

Огорченный едва ли не до слез, Осташ промолчал. Сам-то он тоже явил себя не в лучшем виде. Будь на его месте другой боготур, Вузлев, скажем, или Торуса, не отмахнулись бы от них берестяне столь пренебрежительно. А у Осташа не хватило ни ума, ни красноречия, чтобы открыть людям глаза на предательство Борислава Сухорукого.

Глава 21ОТЕЦ И СЫН

Стольный град засыпал, сморенный накопленной за суматошный день усталостью. Расходившиеся лучами от Торговой площади улицы были пустынны, и только мерный шаг гнедого по деревянной мостовой нарушал привычную ночную тишину – Торуса ехал почти в полной темноте мимо крепких заборов с тесовыми воротами, которыми селившиеся близ детинца старейшины отгораживались от бродяг. Бродяги в открытую не шалили, но исподтишка могли нагадить любому доброму хозяину. В таком обнесенном крепким тыном дворе под одним, а то и под двумя-тремя кровлями проживало порой до полусотни человек, включая чад, домочадцев и челядинов. Были в городских усадьбах родовых старейшин и мечники, но число их ограничивалось княжьим указом. Для ближних к князю – десятью, для дальних – пятью. Может быть, поэтому крупных и кровавых ссор в стольном граде почти не случалось, а уж попытка поднять здесь бунт и вовсе была обречена на провал. Борислав Сухорукий не мог этого не понимать. Можно было, конечно, спрятать за стенами теремов сотню-другую решительных людей, но это только в том случае, если князь Всеволод и боготур Скора вдруг ослепнут. Любая замятия[30]на городских улицах, где обыватели в случае нужды всегда готовы подсобить Великому князю, если кто-то вздумает столкнуть его со стола, может носить только отвлекающий характер. Или оправдывающий убийство какого-нибудь человека, которого устранить по суду слишком хлопотно, а мешает он многим.