Книга Латунное сердечко, или У правды короткие ноги - Герберт Розендорфер

Вот и в этот раз он тоже направился к остановке, правда, не трамвая, а электрички. На Мариенплатц он спустился в метро и доехал до Харраса, где снова вышел на улицу и сел на восьмой трамвай, который и довез его до Фюрстенрида.

В метро Кессель еще немного почитал «Зюддойче Цайтунг». Вообще говоря, подумал он, сестра покойного доктора Якоби и пастор храма Сердца Господня могли бы потратиться и на объявление в «Нойе Цюрхер», а не только в «Зюддойче», это стоило бы ненамного дороже. Если даже автор передовиц Йохим Кайзер подлаживается под этот общий безграмотно-вульгарный тон, не стесняясь писать «одевать сапоги» вместо «надевать», не говоря уже о таких идиотских новообразованиях («журнализмах», как говорил доктор Якоби – впрочем, это выражение бросилось бы Кесселю в глаза и без его подсказки), как «…первый приблизительный окончательный результат» в статье об исходе выборов – между прочим, немаловажных. Может быть, подумал Кессель, у них там было несколько первых окончательных результатов – скажем, пятнадцать, – из которых «Зюддойче» выбрала один, ее устраивавший. (Пишут же, вспомнил Кессель в оправдание этого выражения, что в так называемых социалистических странах кроме, например, министра иностранных дел существует еще множество заместителей министра, причем несколько из них называются «первыми». Кессель не знал точно, но вполне допускал, что среди этих первых заместителей имеется один какой-нибудь «действительный первый заместитель министра». Возможно, что министрам иностранных дел в этих странах полагалось иметь даже по два действительных первых заместителя.)

Итак, есть пятнадцать приблизительных окончательных результатов, из которых «Зюддойче» выбирает только один. Интересно, чем первый приблизительный окончательный результат отличается от последнего точного промежуточного результата? Вероятно, дело тут в степени приближения к истине, подумал Кессель. Если взять пятнадцать приблизительных окончательных результатов, то из них, скажем, семь последних уже могут играть роль точных промежуточных результатов – играть роль, но отнюдь не быть таковыми, во всяком случае, для журналиста. Ни один журналист никогда не напишет о чем бы то ни было, что оно есть. Оно должно как минимум играть роль Хотя играть – на самом деле гораздо меньше, чем быть. Кто играл Гамлета? Это был актер Петер Люр… «Впрочем – говорил доктор Якоби – не забывайте, что журналист, написавший это. не был человеком по-настоящему думающим и не собирался им быть. Он всего лишь играл роль думающего человека».

Газету Кессель оставил в метро, решив, что в трамвае будет смотреть в окно.

Ренаты, наверное, еще нет дома, подумал Кессель. Заметила ли Юлия, что у него с собой в Кастельнеро были ключи от квартиры в Фюрстенриде? Хотя это Юлию, скорее всего, не интересовало. Что это за ключи, она не спрашивала. Да и потом, там ведь были ключи не только от квартиры, но и от берлинского магазина, а в ту неделю – и от ворот замка Кастельнеро, хотя они в общем-то были не нужны, потому что из замка они никуда не выходили.

«Времени у нас всего неделя, и я не хочу тратить его на экскурсии», – сказала Юлия. К тому же ей хотелось узнать, сколько времени она сможет выдержать без переодевания и вообще без одевания. Однажды ей удалось выдержать целые сутки – с восьми часов вечера, когда подали ужин и Кессель отослал прислугу, ночью само собой, к завтраку ей тоже не понадобилось одеваться, потом они с Кесселем минут десять погуляли в парке, где стояла чудесная тосканская осень, и воздух был напоен солнечным светом, потом до обеда и еще после обеда, когда они отдыхали, хотя это был не совсем отдых, – короче, до восьми вечера следующего дня на Юлии не было ничего кроме туфель и нескольких украшений. Только в восемь, когда пришли музыканты. она накинула на себя белые кружева… Впервые в жизни, сказала Юлия, она целые сутки провела совершенно обнаженной. Генерального поставщика такие вещи не интересовали.

Ренате Кессель позвонил еще из Берлина. Он набрал номер книжного магазина прямо из конторы – в первый и последний раз за все время. Чтобы попросить к телефону Ренату, ему пришлось бы назвать свою настоящую фамилию, то есть нарушить инструкцию, чего он себе до сих пор не позволял.

Все-таки я был неплохим работником, подумал Кессель не без гордости. Вряд ли у них все так тщательно соблюдают дисциплину. Но благодарности от БНД не дождешься.

Если к телефону подойдет Рената, загадал Кессель, уже поднеся трубку к уху, набрав номер и услышав свободный гудок книжного магазина на Сальваторплатц, – если она сама подойдет к телефону, то…

– Книжный магазин Г., – раздался в трубке голос Ренаты, – добрый день! – Кессель так и не успел загадать, что же произойдет, если трубку возьмет Рената. Впрочем, он и сам не знал, о чем хотел запросить своего оракула.

Он сообщил Ренате, что из фирмы «Зибеншу» его выставили и что он сегодня же вылетает в Мюнхен.

Рената по-настоящему обрадовалась, это чувствовалось даже по телефону. Она сказала, что это очень хорошо – и тут же добавила:

– Не то, что ты уволился (она не стала повторять кесселевское «выставили») – я понимаю, что тебе было неприятно… Но я… Мне всегда казалось, что эта работа тебе не очень нравится. Какая-то фирма «Зибеншу»… А почему ты вчера не позвонил? Я бы взяла отгул на сегодня.

– Я зайду за тобой в половине седьмого, – сказал Кессель. – как… – Он хотел сказать «как обычно», но не смог и сказал лишь: – Как раньше.

Значит, дома никого не будет, подумал Кессель. «Восьмерка» миновала Вольфгангсгаузен и, завернув, поползла по безрадостным пустошам Оберзендлинга. Конечно, для Ренаты было тяжелым ударом, что у нее опять отняли Жабу. Но для меня… Ей этого, само собой, говорить не стоит, но у меня как будто вырезали огромную опухоль.

Доктор Якоби вошел в зал. опираясь на руки своих обоих сыновей. Откуда мне знаком этот зал? – подумал Кессель. Ему показалось, что он уже бывал здесь. Зал был просторный, высокий и немного необычный, потому что с одной стороны – с правой, если смотреть оттуда, где стоял Кессель, – окна шли в два ряда, один над другим.

Была ночь. Зал был едва освещен (вероятно, свечами). Кессель чувствовал, что его ночной визит неуместен или, скорее, невежлив Может быть, он пришел сообщить доктору Якоби нечто важное и потому осмелился потревожить его так поздно? Кессель не смотрел на часы, но знал, что было около двух. Конечно, с его стороны невежливо тревожить ночью старого человека, с которым он к тому же едва знаком. Кессель вспомнил тот странный взгляд, которым встретил его открывший дверь слуга. Но слуга ничего не сказал; он впустил Кесселя, когда тот назвал себя, и проводил в зал.

Слуг было, кажется, даже несколько, двое или трое, в светло-зеленых ливреях с золотыми галунами. Это слуги зажгли в зале свечи. Сесть Кесселю не предложили, да и сидеть было не на чем, потому что не внесли стульев. В зале вообще почти не было мебели, если не считать откидных консолей на стенах, да еще, наверное, стола где-нибудь в углу, но посидеть было во всяком случае не на чем.