Книга Песнь для Арбонны - Гай Гэвриэл Кей

Покончив со своими обязанностями в святилище в тот вечер, он тщательно помылся, вымыл руки, лицо и тело на прохладном вечернем воздухе после захода солнца и надел чистые одежды перед тем, как вернуться в храм, где ему предстояло молиться в тот вечер две полных смены. Как ему и было велено, Рош смиренно просил богиню даровать ему силы сопротивляться своим недостойным желаниям, а затем, подумав, помолился Риан, чтобы она даровала свою святую мудрость и вечное присутствие верховной жрице, которая в последнее время казалась обремененной заботами выше его скромного понимания.

Когда он в конце концов поднялся, хотя его колени и спина застыли от холода, он почувствовал себя лучше. Он покинул храм и вернулся в спальню, на свою кровать под зимними звездами и обеими лунами.

Выходя из храма, он увидел группу своих товарищей, жрецов и жриц, стоящих на портике вокруг маленького костра. Было уже очень поздно; в этом было нечто необычное. Он подошел к ним, и когда они расступились, чтобы впустить его, он увидел среди них Маритту, которая скоро должна была родить ребенка, зачатого с ним прошлой весной. Именно она рассказала Рошу о только что полученном известии: армия Гораута была замечена два дня назад на Верхнем перевале в горах, она двигалась на юг.

Всегда существовала такая вероятность, даже более чем вероятность.

С того момента когда был подписан Иерсенский договор, Беатриса была уверена, что Гораут придет к ним. «Пока солнце не упадет и луны не умрут, Гораугу и Арбонне не соседствовать мирно». Так гласила древняя поговорка в обеих странах. Солнце не упало, и обе луны сегодня светят на ночном небе, она это знает, ощущает их присутствие, хоть и не видит их света.

Погрузившись в свое мягкое кресло, она также ощущает огонь в камине, разумеется, как тепло, приятное тепло, но еще и как нечто иное, не звук или жар и, уж конечно, не свет, а как источник опасности и знаний одновременно. Тот мир, в который она вошла в ту ночь, когда отдала свои глаза в обмен на иное зрение Риан, был таким сложным. Она теперь видит совсем по-другому, лучше в темноте, лучше всего на острове, и совсем не видит, когда Бриссель не сидит у нее на плече. Она подняла руку и погладила сову; она чувствовала ее тревогу, или скорее чувствовала, как сова реагирует на ее собственную тревогу. Она попыталась успокоить ее мысленно, нежно поглаживая рукой, но это было трудно. Сегодня трудно.

Аубри — это удар по ее сердцу, тяжкий, как удар молота, а ведь это был всего лишь первый шаг, прошлой осенью всего лишь горстка коранов Гораута прислала свое первое послание, написанное огнем. Теперь это армия, и, кажется, давняя мечта Гальберта де Гарсенка сжечь Арбонну может осуществиться.

А она почти ничего не может поделать. Беатриса уже сделала все, что могла. Она покидала остров на гораздо более долгий срок, чем следовало, пренебрегала существенными только для этого места, но жизненно важными нуждами жрецов и жриц, чтобы встретиться с матерью, Робаном и самыми значительными из сеньоров — Бертраном, Тьерри и Арианой, Уртэ. Именно Беатриса, чувствуя в себе биение пульса богини, что случалось редко, посоветовала осторожно сделать предложение Блэзу де Гарсенку, который, как известно, покинул Гораут в гневе. Она вспомнила их первую реакцию на ее совет: он был сыном верховного старейшины, их злейшего врага. Невежественный, неприятный солдафон-наемник, как презрительно назвал его канцлер Робан.

В нем есть нечто гораздо большее, сказала им Беатриса, доверившись своей интуиции и молчанию совы. Бертран с ней согласился, пусть даже его это позабавило. Но у него была еще одна причина — как они потом поняли, — ее предложение помогало ему осуществить план и соблазнить некую даму. Иногда с Бертраном такое случалось. Его надо принимать таким, какой он есть, а это не так мало, и стараться не выдавать свое внутреннее сожаление о том, насколько больше он мог бы сделать.

Она поняла, что права насчет Блэза де Гарсенка, когда Риан своим божественным вмешательством привела этого человека на остров еще до того, как Бертран приехал в замок Бауд. Беатриса и здесь сделала все, что могла, попыталась напугать его и вывести из состояния мрачного спокойствия, проникнуть за выстроенные им барьеры и прикоснуться к тому сокровенному, что она в нем почувствовала. Бриссель дала ей знать, что и она тоже что-то здесь почувствовала, а Беатриса давным-давно научилась прислушиваться, когда сова говорила ей нечто подобное.

Она помнила, как Бриссель слетела с ее плеча в ночь летнего солнцестояния в Тавернеле, когда Блэз впервые заговорил о короне Гораута. Это стало для нее неожиданностью, и слова Блэза, и внезапный полет к нему совы. Она совсем ничего не видела, когда с ней не было Бриссель, но мать взяла ее за руку и тихо сказала, куда перелетела птица, и в тот момент Беатриса ощутила присутствие Риан.

Если бы только она могла чаще ощущать ее присутствие. Если бы только она обладала десятой долей тех магических и умственных способностей, которые приписывают ей суеверные люди. Но магия в Арбонне — явление неуловимое, почти не существующее, в отличие от тех не нанесенных на карту стран, лежащих за пустынями на юге, о которых ей рассказывали моряки, занесенные туда штормами. Здесь магия ограничена мелочами, касающимися домашнего очага и сердечных дел. Умение управлять зачатием, узнать заранее пол младенца — и последнее не всегда точно. Знание людских горестей, слабая возможность облегчить их. Умение разбираться в дарах природы — травах, цветах, фруктах, деревьях. Сама Беатриса немного умела проникнуть — но только здесь, на острове, или на островке озера Дьерн, и только после того, как ослепла, — во внутреннюю жизнь, в дела любви и ненависти. Обладала небольшим даром исцеления, хотя здесь ей больше всего помогало знание трав и других средств, передаваемое из поколения в поколение, как и другие знания.

В этом вся их магия; в этом их грозная сила. Было полезно заставить остальных думать, что они обладают большим; страх перед священниками Риан и их ночными сборищами мог послужить им защитой.

Пока этот страх не перерос в такой глубокий и холодный ужас, что сам стал причиной их гибели. Кажется, Гальберт де Гарсенк в прошлом однажды пересек эту черту, днем или ночью. Его страх перед женщинами Арбонны, его ненависть к Риан и всему, что олицетворяла богиня, стал причиной появления армии в горах среди зимы, которую верховный старейшина Коранноса заразил жаждой убийства. Они уже должны были спуститься с гор, поправила себя Беатриса, с болью в сердце, и холодный, медленный ужас растекся по ее жилам, словно яд в крови.

Она не знала, что делать. Это было самое худшее. Она могла молиться, собрать всех на острове под куполом храма и петь гимны и молитвы весь день и всю ночь, призывая богиню услышать их и защитить. Но Риан невозможно заставить это сделать. Это самый древний, самый основной закон; богиня капризна и неприкосновенна, смерть — часть ее владений: фактически она — одно из ее воплощений. Она мать, она невеста, но она также собирательница мертвых.

Возможно даже, что сама Риан наслала это бедствие как наказание, чтобы очистить от зла их время. Беатриса не знала, какие большие грехи они могли совершить, но она всего лишь служанка богини, а не поверенная божественного провидения. Она считала — и сказала бы, — что в Арбонне нет ничего столь темного или порочного, что заслуживало бы случившегося с коранами из сторожевой башни у Верхнего перевала прошлой осенью или со жрицами храма в Аубри в ту же ночь.