Книга Частная коллекция - Алексей Константинович Симонов

одиночеств. Наверное, снял бы я ее в конце концов, эту сцену, но травмы вполне вероятной неудачи, горечи от неумения объединить актеров единым замыслом и единой мизансценой я бы не избежал, если бы не Олег.

Понятно, его авторитет среди актеров был выше моего, но ведь и одолеть амбицию коллег – дело трудное. И тут сказалось еще одно превосходное качество Даля-актера: он был великолепным партнером, подвижным, готовым всегда пойти навстречу. Удивительно чутким к чужой импровизации, а главное – не жадным, уверенным в том, что, уступая партнеру, он выигрывает как соучастник общего дела. Сцена-то была его, и если бы он, что называется, потянул одеяло на себя, это не вызвало бы у партнеров нареканий. А он всем выстраивал линии общения и будто и не думал о себе. Через внутреннюю верность поведения каждого персонажа родилась простая и удобная для всех, в том числе и для оператора, мизансцена, родилась как бы сама собой и, не будучи ни новаторской, ни изысканной, все же верно выражала суть происходящего. Когда мы отрепетировали, Олег справился у меня, сколько времени сцена идет, а потом сказал:

– Господа артисты (любимое его обращение), если мы с вами сыграем ее всю на минуту короче – мы будем гении, если на полминуты – только таланты.

И они сыграли сцену быстрее на сорок две секунды. Помню эту цифру.

Поэтому меня нисколько не удивило, когда спустя какое-то время после окончания картины я узнал, что Даль уходит в кинорежиссуру. Это было закономерно. Как закономерно и то, что он в нее в итоге не ушел, ибо режиссура – это терпение, а Олег слишком большую часть своего терпения вынужден был истощать на себя самого. Да и не наигрался Даль даже после Шута в «Короле Лире», даже после Печорина, слишком многое оставалось по внутреннему актерскому счету несыгранным. Впрочем, как говорил наш великий поэт, «что ж мечтанья – спиритизма вроде». Как знать: он ведь ушел от нас накануне своего сорокалетия.

Картину нашу мало кто видел. «Зачем нам разрушать романтический стереотип, сложившийся в представлении советского зрителя об Арктике 30-х годов?» – эта фраза одного из принимающих про звучала как комплимент, но одновременно и как некролог. Премьеру в Доме кино не разрешили. Не дали копии. Нет, картину по телевидению все-таки показали. В пору летних отпусков, днем, по тогдашней четвертой программе, спустя полтора года.

Хорошая она была или не удалась? Не знаю, я ее люблю. А как одну из самых больших похвал ей вспоминаю слова Олега, которого – одного из немногих – я ухитрился застать по телефону в Москве и предупредить о показе.

– Получилось, Ляксей, – сказал Олег. – Серьезно, получилось.

1997–2007

Болшевские байки-1

Вы воспоминания Ивана Соловьева читали? Ну, народный СССР, из Ермоловского! Духовный внук Станиславского через Хмелева и Кедрова. Ведь что он пишет-то? А то, что «система» Станиславского может привести только к подножию роли, а дальше вверх каждый карабкается самостоятельно.

Меня это высказывание утешило, я, честно говоря, думал, ч то с артистами работать совсем не умею, потому что при чем тут «система», если карабкаться вверх приходится с каждым в отдельности, как бог на душу положит.

Первой игровой картиной, как уже говорилось выше, была у меня «Обыкновенная Арктика». Артистов набрал будь здоров: Олег Даль, Ролан Быков, Витя Павлов, Афанасий Кочетков, Олег Анофриев… Ну, про все рассказывать не буду, но воспоминания по части скалолазанья, когда система уже не работает, – это есть, этого навалом. Вот вам байка номер один.

Олег Анофриев и Афанасий Кочетков играли у меня двух старых друзей «двадцать лет душа в душу», которые внезапно рвут старую дружбу в клочья и становятся чуть ли не врагами… Так по лучилось, что пробовались они с другими партнерами и вместе, на одной площадке, до съемок не сходились. И вот сошлись. И тут выяснилось, что, если есть на свете две противоположные и несовместимые актерские манеры и индивидуальности, так вот они – у меня в кадре. Все, что нравилось одному, отвергал с порога другой; если один хотел глубокого разбора ситуации, другой считал, что она выеденного яйца не стоит. Репетиции превращались в новгородское вече, каждый кадр был мукой, и я в этой муке превращался в муку, растираемый жерновами актерской несовместимости. Самое удивительное, что за пределами съемочной площадки они относились друг к другу вполне сносно, вели себя по-джентльменски, никаких эксцессов. Но бывшую дружбу играть – как? «Двадцать лет душа в душу» выявить через что? Глаза у Кочеткова сверкают от ярости, у Анофриева губы слипаются в змеиную иронию. Делать-то что? А надо.

И тогда я предложил Анофриеву убить Кочеткова. Прямо в кадре. Наповал. Это было еще на натуре – ее мы снимали сначала, а долгие павильонные эпизоды, где им предстояло дружить, к счастью, планировались на конец съемочного периода.

Упряжка собак, недоупакованные нарты, почти импровизированный текст. Ненависть прет из обоих, блеск ножа, Афанасий упал, обливаясь «кровью», Олег погнал собак. Метель. Впервые за недели съемок артисты работали сообща. Афанасий даже поинтересовался, как ему встать, чтобы Олегу удобней было «врезать» ему под левую лопатку. Олег проверил место, чтоб Афанасий не ударился при падении. Два дубля сняли.

– Ребята, – говорю, – гениально! Теперь попробуем, как вариант, снять отъезд без убийства, а? (Еще бы не попробовать, если у кочетковского героя по сценарию остались три длиннющие сцены после отъезда героя Анофриева!)

– Ладно, давай.

Только начали проговаривать текст сценария, чувствую, сейчас опять сцепятся. Анофриев – импровизатор, Кочетков – человек методический: петелька-крючочек, крючочек-петелька. Чувствую – гибнем.

– Мужики! – говорю. – Давайте без текста. Этот собирает нарты, тот вышел – смотрит. Без единого слова, чистая пантомима, а?

Снимаем отъезд анофриевского героя. Я говорю Олегу:

– Один взгляд на него кинь – и пошел.

Он:

– Только пусть он тут стоит. За кадром. Чтоб я его видел.

– Мотор!

Олег бросает на Афанасия испепеляющий взгляд. Упряжка пошла. Дальше уже работает чистая физика: надо успеть сесть, махнув хореем[18], да и вообще собаки все-таки… Сняли, слава Богу!

Теперь обратная точка. Афанасий смотрит вслед Олегу. Приготовились.

– Афоня, – говорю, – дорогой, как жаль, что он тебя убил, гад, и уехал безнаказанный! Это душа твоя вслед ему смотрит и оплакивает беспутную его жизнь. Ну что делать, если он дальше сниматься может, только если человека убьет?!

Смотрит Кочетков вслед «отъезжающему», а на самом деле давно отдыхающему в тепле Олегу, и – скупая мужская слеза…

– Стоп! Снято!

Дальше работать было куда легче.