Книга Чужак - Симона Вилар

Он вспоминает…

Кузнец Хаки спит с храпом, даже поскуливает во сне. А Оскальд пробирается к стене, где, завернутые в сукно, лежат новые мечи. Оскальд понимает, что будет, если Хаки проснется, ему страшно, но он уже решился. И он откидывает промасленное сукно, тянет еще не оплетенную ремнями рукоять меча. Чуть лязгая, клинок ползет за рукоятью, словно говорит: возьми меня, я буду хорошим другом. Оскальд знает, что никогда не вернет его назад. Что лучше расстаться с жизнью, чем вернуть меч, сразу ставший другом, семьей, жизнью. И Оскальд покидает усадьбу, сбегает с украденным оружием, хотя знает, что его ждет, если догонят. Поэтому, несмотря на холодную пору, он идет только по ручьям, чтобы ищейки не взяли след, пробирается по самым пустынным местам, питаясь кореньями и засохшими ягодами, пьет воду из болот, лакая, как волк, голодает, выбивается из сил. Случайно ему попадается чужой силок с полуживым кроликом. Он ест его, еще дергающегося. Но ему надо есть, потому что силы на исходе.

Видимо, боги все же были на его стороне, раз он выжил и даже добрался до священной Уппсалы[143]— города, куда часто приезжали делать подношения богам вольные викинги. Там Оскальд сумел доказать, что он хорошего рода, назвал имя отца-викинга, которое всегда знал, и один из хевдингов[144]взял его на свою ладью. Да, тогда для него все только начиналось…

Ах, какая это была жизнь! Он быстро научился усмирять свой страх, научился сражаться. И убивать. Он помнил, как убил человека, узнавшего в нем тюборинна — сына свободного и рабыни.

Но не смог обрезать все длинные языки. Не успел срезать с них свое позорное прозвище — Навозник.

Это было его наказанием на всю жизнь. Он хотел уничтожить прошлое, он вернулся в родное поселение и вырезал всех, кто некогда пинал и оскорблял его. Не пощадил даже свою мать и ее нового мужа. Никто не должен был остаться в живых из тех, кто знал его прошлое. Но на кого у него не поднялась рука, так это на брата. Дир — тогда он звался Дьури — был на двенадцать лет младше Оскальда, он узнал о нем только через пару дней после того, как покинул сожженное им поселение его бывшего хозяина. Ему сказали, что еще один сын его матери живет с пастухами на горных выпасах, и он поехал за ним, так как не хотел, чтобы его брата, его кровь и плоть, тоже называли Навозником. Брата он узнал сразу, такого же рыжего, как он и мать, хотя лицом они были непохожи. А Дир… Что ж, Диру он много позже признался, что кто-то из его людей случайно убил их мать. Дир это принял спокойно. Он уже забыл женщину, породившую его, зато просто боготворил брата-викинга, который увез его в полную опасных приключений жизнь. Ибо Дир был прирожденным викингом…

Аскольд смотрит на матицу, слышит рядом движение, но не поворачивается. Она, опять пришла она, его враг, его жена. Хотя она говорит, что больше не враг князю. Но ему сейчас это все равно. Вспышка боли, едва не убившая его во время признаний Твердохлебы, уже миновала, как миновала и ненависть к жене. И сейчас княгиня все время сидит рядом, в так нелюбимом ею старом тереме Горы, поит его настоями, кормит с ложечки, приговаривая:

— Ты ешь, не отказывайся. Ты должен выздороветь. Пусть проклятая Мара и все духи Кровника уйдут от тебя, ибо я тебя им не отдам.

А потом она начинает говорить о делах. Он молчит, но она знает, что он слушает.

— Я заставила раскошелиться бояр, и мы возвели двойную дамбу над Днепром у Подола. Для этого мне пришлось поднять почти весь низинный град, и они орали и шумели, что боярам с Горы наплевать на них. Так что, оказалось, несложно стравить их с боярами-толстосумами, а самой получить выгоду. И часть денег на валы я спрятала в казну. Иначе нельзя. Дожди не прекращаются, все вокруг размыло, Дир не может ехать в полюдье. Боги, на что гневаетесь, посылая нам такую напасть?

Ей все же удавалось его заинтересовать. Он разлепил губы, зашептал, а она, склонившись, слушала.

Да, Дир не сможет углубляться в подвластные племена, не сможет кормиться за их счет и кормить дружину, но он может жить за счет окрестных сел. Пусть же пока навестит погосты в округе. Окрестные князья-старшины давно не чувствуют руки Киева. Так пусть возьмут на прокорм князя-защитника с дружиной.

Столь длинная речь утомляет князя, и Твердохлеба заставляет его выпить макового настоя, уснуть. Во сне приходит спокойствие, исчезает тяжесть в груди. Аскольд каждый раз думает, что если княгиня ошибется хоть на каплю… Сердце его не выдержит. Но она никогда не ошибается, ее лечение верно, недаром жизнь нескольких волхвов и христианина Агапия зависит от того, как долго протянет князь. И Аскольд спит спокойно. Не замечает сколько, не замечает, когда явь сменяет сон, и он вновь глядит, как дым, огибая матицу, вьется к волоковому окошку под стрехой, откуда по-прежнему веет дождем.

Аскольд вспоминает…

Его корабли входят в устье рек в краю бьярмов[145], люди из деревянных изб разбегаются, когда его ладьи с низкой осадкой подходят прямо к их причалам. Эти берега богаты пушниной и рабами. Он совершает набег и плывет в Хюсабю, где самые большие торги. А дальше… Он вспоминает соленую волну, вспоминает союзы с другими ярлами — ибо он, Навозник Оскальд, уже ярл и у него свой хирд из отважных викингов. Он вспоминает, как лихо они повеселились на берегах Восточного моря[146]. Вспоминает и Хрерика, который позже станет князем Новгородским Рюриком, но вспоминает его не как врага, а как предводителя, ценившего его, Оскальда, хотя и знающего его прошлое. Может, поэтому и ценил… Он умел уважать удачливых, несмотря на их род. Пусть же Рюрика не минет пенная чаша в чертогах Валгаллы… Потому что с ним Оскальд прославился, ему Рюрик доверил стать посадником в Пскове, ему же дал часть своих людей, когда он, уже Аскольд, сказал, что хочет плыть за золотом и славой в Миклегард[147]. Но он уже тогда замыслил обмануть Рюрика. А подсобил ему получить дружину молодой ярл Олег. Ладили тогда Аскольд с Олегом. Вот юный родич Рюрика и поверил Аскольду. Вещий. Ха!

Князь вновь видит рядом Твердохлебу. Она рассказывает о том, как на месте мужа восседала в Думе, решая киевские дела по закону, именуемому Правдой. Не самая славная обязанность, но Аскольду она нравилась. Это теперь он понимает, что нравилась. Раньше же решать, кто у кого своровал овец из хлевов, кто передвинул межевой столб на нивах, казалось нудной работой. Бывало и такое, когда простой люд шел к князю решать свои мелкие проблемы, вплоть до того, что кто-то сделал заказ, да расплатился не так, как сговаривались, кто-то продал больную корову, выдав ее за здоровую да еще нагулявшую с лета. Начинался вызов видоков-свидетелей, опрос их… Долгое и нудное дело, но какое ощущение власти это давало! Твердохлеба-то, небось, всегда к власти стремилась, вот пусть теперь и разбирается. Дира на такие посиделки и калачом не заманишь. Да, а как Дир? Поехал ли по окрестностям, силу показать и дань собрать? Что-то его долго не видно.