Книга Колдовская душа - Мари-Бернадетт Дюпюи

– Много секретов, – ответила Анатали, и ее сердце сжалось. – Во-первых, Жасент на самом деле мне не мать, а тетя. Мою мать звали Эмма, Эмма Клутье. Деревенский сумасшедший по имени Паком нашел ее, уже мертвую, в озере во время разлива 1928 года. Да-да, именно в мае того года, во время трагедии на озере Сен-Жан. Потом, в день, когда мне исполнилось пятнадцать, я узнала, кто мой отец. Странный это был момент – мы как раз собирались разрезáть шоколадный торт… За столом сидели мой дядя Лорик с женой Дорой и, конечно, Жасент с Пьером, мои любящие приемные родители. Семья решила, что я уже достаточно взрослая, чтобы узнать правду. И мне рассказали о восемнадцатилетнем парне, Поле Тибо, племяннике Жактанса Тибо, нашего соседа-фермера. Жену Жактанса звали Артемиза, и она в свое время выкормила грудью Калеба…

Анатали медленно разматывала клубок своего прошлого, ни о чем не умалчивая, ничего не смягчая. Времена изменились: Вторая мировая война посеяла всюду хаос, разрушения и несчастья. Мало-помалу планета залечила раны и люди снова научились жить в мире. С неудержимым ростом технического прогресса развивалась экономика, современный комфорт стал новой религией. Девушки семидесятых надели джинсы, короткие юбки и рубашки в цветочек. Они курили, слушали диски с ритмичной музыкой и приглашали парней танцевать, отбросив устаревшие предрассудки.

Когда они проехали Роберваль, Анатали сочла нужным поведать девочкам, слушавшим ее с живейшим любопытством, о том, как сложились судьбы участников этой истории. Прекрасная рассказчица, эта привлекательная сорокашестилетняя женщина подвела итог, подобно профессиональной романистке.

– Надо же, в доме мельника ты спала на соломенном тюфяке и тебя плохо одевали, даже зимой! – изумилась Лиз одной из деталей, которыми изобиловал увлекательный рассказ матери.

– Даже не верится! Но зачем этому полоумному было бить твою собаку?! – воскликнула Селин, когда мать упомянула о трагическом эпизоде, имевшем место летом 1933 года. – А его мать заманила тебя в свой дом? Ты, наверное, ужасно испугалась?

– Ну, забылось это нескоро… Да, я очень испугалась. От спиртного Брижит Пеллетье совсем спятила. Поэтому и дала своему сыну Пакому огромную дозу успокоительного.

Анатали заново переживала горести, затаенные страхи и счастливые моменты прошлого и связанные с ними эмоции. Так, она снова заплакала, вспоминая, что стало с теми, кто некогда так любил ее, участвовал в ее судьбе.

– Матильда угасла от пневмонии в самом конце войны. Жасент хотела отправить ее в больницу, но наша милая знахарка, чьи косы к тому времени совсем побелели, отказалась. Она испустила дух, держа свою ненаглядную красавицу за руку… У Жактанса война отняла двух сыновей: они погибли в битве за Дьепп. Жактанс с Артемизой переехали в Дольбо, на родину своего племянника Поля.

– Твоего отца? Мам, а почему он так и не приехал на тебя посмотреть? – спросила Лиз, ласково поглаживая Анатали по плечу.

– Ах, милые мои, об этом нелегко говорить! Поль Тибо покончил с собой еще до моего рождения, когда понял, что они с моей матерью не поженятся. Эмма порвала с ним.

– Да уж, грустная история! – заметила Селин.

Девушка с облегчением подумала о том, что к их кузенам, Шарлю и Тимоте, судьба была благосклоннее. Они часто приезжали к ним в гости, в Сен-Жан-Вианне. Сейчас обоим было уже под сорок, и один служил инженером в Дольбо, а другой преподавал в школе. Что до их родителей, Лорик и Дора теперь держали в Сен-Приме бакалейный магазин.

– Несчастный Паком так и не поправился после лечения, которое ему назначила матушка, – продолжала Анатали. – Неделю пролежал в коме, а потом у него остановилось сердце.

– А его мать, Брижит? Надеюсь, она сгнила в тюрьме? – возмущенно спросила Лиз.

– Она провела за решеткой шесть с половиной лет. А потом уехала из наших краев, и ее дом продали с аукциона. А! Чуть не забыла о нашей славной Рози Пулен! Она часто присматривала за мной и Калебом, несмотря на тот печальный случай. Было забавно слышать, как она говорит: «твой дядя Калеб», в то время как этот сорванец был на четыре года младше меня! Правда, следующим летом она переехала – так и не смогла привыкнуть к нашим суровым зимам.

– Хотелось бы получше узнать дядю Калеба! Жаль, что он уехал работать во Францию, – произнесла с сожалением Селин.

– Это был его выбор. Он мечтал учиться в консерватории. И поступил – в Парижскую. После этого уже ничто не удержало бы его в Квебеке, – вздохнула Анатали. – Родители потратили много денег на его обучение. Они восхищались его талантом пианиста. Господи, подумать только! Они умудрились даже приобрести фортепьяно – то самое, что до сих пор стоит на ферме, расстроенное и в чехле из простыней.

– А почему бабушка Жасент – она все равно останется для меня родной бабушкой, – больше никогда не работала медсестрой? – спросила Лиз.

На фоне серого, затянутого тучами неба вырисовывалась колокольня Сен-Прима. Анатали свернула к обочине. Дальше потянулась череда тяжелых лет: сначала экономический кризис, потом – война. Жасент и Пьеру пришлось продать дом Фердинанда Лавиолетта и переехать на ферму, где они годами вели общее хозяйство с Лориком и Дорой.

– Разве могла она работать, родив сначала близнецов, а потом – еще одну девочку и мальчика? Боже мой! Летом я выводила эту ораву детишек на берег озера. Я была старшей, и мне приходилось за всеми присматривать.

– Ты говоришь о тете Марлен и Жанне, а еще – о тете Мари и дяде Фердинанде, – смеясь, перечислила Лиз.

– Которые теперь живут в разных концах Квебека, – добавила Анатали. – Тетя Сидони тоже в свое время переехала и на протяжении двух десятилетий очаровывала своими туалетами монреальских модниц, одновременно воспитывая сына, этого несносного Андре. Господи, вот уж кто в детстве был сорванцом! Сидони с мужем уже удалились от дел, и они заслужили отдых!

– Настоящий семейный клан! – пошутила Селин. – Мам, ты могла бы рассказать нам все это гораздо раньше.

– Как говорится, мои хорошие, – лучше поздно, чем никогда. Когда вы появились на свет (а я вышла замуж поздновато, в двадцать пять), я уже жила в Жонкьере и работала на почте. Можно сказать, я окончательно порвала отношения с приемными родителями – хотела подарить вам счастливое, ничем не омраченное детство. Надеюсь, теперь вы понимаете почему. Когда я была ребенком, я пережила много горя. Поэтому о своих родственниках я вам рассказала, только когда вы подросли и стали засыпáть меня вопросами. Я удовлетворила ваше законное любопытство, ни словом не упомянув о неприятных моментах. Кто моя настоящая мать, я умолчала по причине ее короткой жизни и плохой репутации. Теперь вы знаете правду. И прошу, умоляю, простите меня и не судите строго ни Эмму, свою родную бабушку, ни парня по имени Поль, который был моим отцом.

– Мам, а фотографии твоих настоящих родителей сохранились? – спросила Лиз.

– Да. Два снимка Эммы, на одном ей пятнадцать, а на другом она уже учительница в школе в Сен-Жероме. Что до Поля, Артемиза дала мне его фотопортрет, а еще один снимок – Жасент. Это маленький, помятый, пожелтевший квадратик, но на нем видно, что лицо у Поля очень доброе. Я покажу вам эти фотографии вечером или уже завтра… Что ж, хватит болтать! Нас наверняка уже ждут дедушка с бабушкой. Я хорошо сделала, что позвонила им. Они услышали о несчастье в Сен-Жан-Вианне по радио. Бабушку нужно щадить – у нее слабое сердце, и вам это известно. Поэтому настоятельно прошу: не осаждайте ее расспросами, едва выскочив из машины! У нас будет время все обсудить – вечером, когда соберется вся семья.