Книга Красное на красном - Вера Камша

Как бы то ни было, с талигойского лагеря не спускали глаз, а проходы в Кагету стерегли с небывалым тщанием, особенно те, что проходили недалеко от бакранских земель. Именно там следовало в первую очередь ожидать нападения, что подтвердил бы любой, мало-мальски разбиравшийся в воинском деле человек. Все было правильно, но Рокэ Алва обещал взять Барсовы Врата «до отлета голубых журавлей».

— Рокэ Алва никогда не лжет, — зачем он говорит об этом Маширу? — Хотя его слова можно понимать по-разному.

— Ворон перевел слова козопаса, которые были обычной похвальбой. Ты много говоришь об этом человеке, я почти вижу его. Он смеялся, когда записывал слова бакрана…

Машир прав, такая шутка вполне в духе Алвы. Не солгать, но и не сказать правды — пусть враги спутают бакранские угрозы с планами самого Рокэ и будут ждать нападения в Барсовом Ущелье, стянув туда побольше сил. В этом объяснении было лишь одно «но» — Алва не мог знать, что в Кагете находится человек, знающий его привычки.

Эпинэ призвал на помощь все свое благоразумие и представил себе Барсовы Врата. Крепость была создана самой Сагранной. Чтобы получить неприступную цитадель, кагетам осталось лишь сложить одну-единственную стену и поднять на нее пушки, хотя… Хотя будь на месте построившего Барсовы Врата казара Элизбара Робер Эпинэ, он бы одной стеной не ограничился, а перекрыл бы ущелье дважды. Первый раз там, где это и было сделано, и еще раз у водопада выше обходной тропы. Иноходец понимал, что Врата были первым кагетским селением на некогда знаменитом торговом пути, и вторая стена мешала его росту, и все равно у крепости должно быть четыре стены, а не три!

— Может быть, укрепить стражу у обходной тропы?

— Я думал об этом, — казарона вопрос чужака отнюдь не обидел, — на первый взгляд нужды в этом нет, но я говорил с Мильжей. Он поставил там вдвое больше людей, чем раньше.

— Бириссцы встревожены, я это вижу.

— Тот, кто прислал сюда волосы пленных и посадил ведущего лапу на покрытого плащом козла, знал, что делает. Бириссцы ждут беды, и это хорошо, потому что моим соплеменникам нравится думать, что талигоец испугался. Они пируют и поют. Это глупая радость и глупая гордость, но я ничего не могу с этим поделать.

— Я пытался понять, о чем пели перед тем, как вы поднялись на стену, но не мог. Красивая песня, но невеселая. — Иноходец попробовал изобразить мелодию, пел он всегда плохо, но кагет понял.

— Старая песня, — Машир пошевелил губами, подбирая нужные слова. — Он любит ее и всегда будет любить, но они не могут быть вместе. Они рождены под разными звездами, и она любит другого. Он запретил себе думать о ней, но завтра он уходит в бой и не может не вспоминать. Он смотрит на небо и думает о ней и о смерти, которая заберет и его жизнь, и его любовь.

— Я отчего-то так и подумал. — Давным-давно умерший кагет, написавший вечную песню, смотрел в небо. Талигоец, пытаясь спорить с судьбой, глянул вниз. Там не было ничего, кроме тумана. Он тоже запрещает себе думать о Мэллит. Он тоже любит и всегда будет любить. Не с ним первым случилась такая беда, такое было тысячу лет назад и будет снова и снова…

— Когда-то мне казалась, что поют обо мне, — задумчиво проговорил Машир, — теперь все забылось. Жизнь оказалась длинней любви. Постой… Что-то не так!

Робер перегнулся через стену, но не увидел ничего, кроме подползшей чуть ли не к самым вратам туманной волны.

— Не здесь — там! — Эпинэ послушно обернулся — вдалеке вниз по склону катились странные зеленоватые огоньки, затем что-то блеснуло оранжевым и почти сразу же долетел грохот. Машир бросился к лестнице, Робер последовал за ним, но казарон крикнул:

— Оставайся здесь и готовь пушки!

2

Дик до последней минуты боялся, что Рокэ оставит его с Савиньяком и Вейзелем, но Ворон ничего не сказал, и юноша, как и другие скалолазы, одетый в черное, пошел вместе с кэналлийцами. Он не боялся. Почти. Главное — не смотреть вниз и тщательно проверять, куда ставишь ногу. В Надоре Дик гордился своим умением лазать по окрестным кручам, но что такое настоящие горы, понял только в Сагранне. Сегодня решалось, годен Ричард Окделл хоть на что-нибудь или нет. Смерти или увечья он не опасался, а вот опозориться на глазах Рокэ и кэналлийцев… Курт Вейзель при всех посоветовал Ричарду предоставить скалолазам делать свое дело и подождать, когда придет черед приличных людей, но Ричард в ответ нагрубил. Он поступил глупо, ну и пусть, только б не забыться, не поставить ногу на осыпь или ненадежный выступ. Стена не такая уж высокая, щелей и трещин в ней предостаточно, та скала, на которую они поднимались в лагере, намного круче.

Два месяца в тайном горном лагере не прошли зря. Рокэ вспомнил о своем обещании лично взяться за обучение оруженосца и принялся за дело, на взгляд ученика, даже слишком ретиво. Шпагой дело не ограничилось, Рокэ гонял Дика безо всякой жалости, заставляя делать вещи, мало подобающие Человеку Чести. Теперь юноша лазал по скалам не только днем, умел падать и подниматься, знал, куда и как ударить ножом, чтоб человек не успел поднять тревогу. А вот стрельба Дику не давалась, особенно на звук и левой рукой. Оставалось утешаться тем, что это вообще мало у кого получалось. С фехтованием дело обстояло лучше, но ненамного. После того, как Рокэ очередной раз «заколол» Савиньяка, принимавшего поражения совершенно беззлобно, юноша понял, что с Алвой ему никогда не справиться.

Странное дело, теперь это Дика почти не волновало. Ричарду приходилось несколько раз на дню напоминать себе, что Ворон и иже с ним — враги и для освобождения Талигойи нужен военный разгром и голод. Увы! Юноша раз за разом ловил себя на мысли, что хочет совершенно другого, а именно победы!

Армия любила Первого маршала и верила ему — для Дика это стало настоящим открытием, но это было именно так. Тот же Савиньяк, хоть и спорил с Алвой, признавал его первенство, а ведь Эмиль был Человеком Чести! Юноша несколько раз порывался поговорить с генералом откровенно, но опасался выдать Штанцлера и Катари и молчал, а время шло, и Ричарду становилось все трудней чувствовать себя волчонком на псарне. Когда все готовы к бою, не сомневаются в успехе и верят в счастливую звезду своего вожака и друг в друга, очень трудно устоять, не поддаться общему порыву.

Наконец появился куда-то исчезнувший Клаус, с довольным видом доложил, что все готово, и опять пропал. В тот же вечер Рокэ собрал тех, кого два месяца гонял по окрестным скалам.

— Все очень просто. — Ветер с ледников трепал черные волосы маршала. — Начинать придется нам. Пойдем двумя отрядами — первый поведу я, второй — полковник Бадильо. Наше дело перерезать горло тем, кто сидит у камней. Их вряд ли больше двадцати-тридцати человек с каждой стороны ущелья. Потом займемся верхними пушками. Все. Те, кому снились дурные сны, могут не идти.

Сны Дику снились, правда, понять, дурные или нет, юноша не мог. Он видел то закатную башню и кружащихся над ней птиц, то галереи и переходы Лаик, то смеющуюся Катари, которая, едва он ее касался, в кого-то превращалась или исчезала, а в ночь перед штурмом Ричард оказался в Надорском замке. Над двором, чуть ли не задевая булыжники, летали белые северные ласточки, окно в Гербовой башне было распахнуто, и в нем отец, одетый в цвета Катарины Ариго, обнимал мать. Ричард никогда не видел родителей такими, ему было стыдно подглядывать, но он не удержался, подобрался ближе и понял, что обознался — перед ним были Рокэ и бакранская девушка, на шее которой горел алый камень. Точно такой, как тот, что Ворон подарил Катари.