Книга Нарциссы для Анны - Звева Казати Модиньяни

Изумленная улыбка разлилась по его лицу.

— Ого, вот это да! Просто прекрасно! — воскликнул он. — Я твой отец! Откуда ты это взяла и почему ты спрашиваешь меня об этом только теперь?

— Прежде я этим не очень интересовалась, — сказала она. — Но с некоторых пор это становится важным. — И она поведала о своем разговоре с министром, об угрозах шантажа с его стороны.

— Нет, — серьезно заявил Немезио. — Этот человек говорит неправду: не я твой отец.

— Послушай, — сказала Анна, — не нужно меня обманывать. Я не хочу, чтобы шестидесятилетний мужчина клялся на Библии или на могиле своих предков, что он не мой отец. Есть факты. Меня зачали в июле 39-го года. Твои письма показывают, что именно в этом месяце ты и моя мать… ну, в общем, что у вас было сношение.

— Может, и два. — Лицо Немезио озарилось широкой улыбкой. Он вспомнил луга вокруг Кьяравалле, старую остерию с навесом из вьющихся растений, журчание светлой воды в канале и густую траву в тени тополей. Прошло сорок с лишним лет, но день этот остался в его памяти навсегда.

— Мне кажется, ты выбрал не самый подходящий для шуток момент, — рассердилась Анна. — Мне нужно неопровержимое свидетельство, Немезио. Абсолютно неопровержимое, — ее тон стал умоляющим, — а не ответ, который оставляет место для сомнений. Во всей этой истории, полной загадок, единственное конкретное свидетельство принадлежит моей матери. В то время как все, включая меня, были уверены, что я дочь Чезаре Больдрани, она открыла мне, что ты — мой отец.

— Мария, — завороженно прошептал Немезио. — Какая необыкновенная женщина! Я не знал, что она была в этом убеждена.

— Это ничего не меняет, — сказала Анна, все больше убеждаясь, что напрасно она прилетела сюда. Странно, что она с ее трезвым умом поверила в какие-то цыганские пророчества.

— Лично мне, — заметил Немезио, — это обстоятельство скорее льстит. Зачем бы я стал скрывать от тебя?

— Если у тебя есть уверенность, — коротко отрезала она, — я бы предпочла, чтобы ты мне это сообщил. Поговорим начистоту. Я люблю и уважаю тебя, но я хочу получить ясный ответ. Как бы то ни было, но пора раз и навсегда закрыть эту тему.

Летнее бразильское солнце проникало сквозь переплетения тропических растений. В парке, который окружал виллу, звенел птичий щебет и слышалось журчание фонтана.

— Послушай, Анна, — сказал Немезио, пристально глядя ей прямо в глаза. — Неужели ты думаешь, что, будь ты и вправду моя дочь, я бы согласился жить вдали от тебя, отказавшись от тебя? Ты считаешь, что я способен на это? Что в обмен на пачку денег или не знаю, что там еще, я согласился бы продать плоть от плоти своей богатому финансисту, как в романах девятнадцатого века?

— Если бы Мария попросила тебя, ты бы сделал все что угодно, — сказала Анна с жестокой холодностью. — И ты, и Чезаре были игрушками в ее руках. Вы всю жизнь безумно ее любили.

— Я бы назвал тебя дрянью, если бы ты не была просто глупой, самонадеянной и избалованной женщиной, — побагровев, отчеканил Немезио.

Анна невольно поднесла руку к щеке, словно только что получила пощечину.

— Я не хотела обидеть тебя, — пробормотала она.

— А я хотел, — возразил Немезио. — Я не люблю, когда обо мне судят те, кто меня не знает. Я понимаю твою озабоченность, но не одобряю эту нервозность, которая толкает тебя на скороспелые суждения. Ты совсем не знаешь меня, как не знаешь и Чезаре.

— Моя мать открыла мне эту тайну перед смертью, — сказала Анна.

— Твоя мать открыла тебе то, что она думала об этом. Ей казалось, что она знает правду, но она не знала ее. А поскольку ты взяла меня за горло, мне придется открыть тебе, что, хоть я и был с твоей матерью в тот прекрасный июльский день, сорок лет назад, я не мог быть в то время уже ничьим отцом. Я мог сколько угодно вступать в сношения с женщиной, но не мог уже оплодотворить ее… Твоя мать, — снова начал он, — оставила меня 31 января. Какое совпадение: и сегодня 31 января! Так что прошло не сорок лет, а сорок один год. Был праздник святого Джеминьяно. — Ему вспомнился медленно падающий снег, веселая разноголосица дудок и свирелей, голуби, летающие вокруг высоких голубятен, доброе лицо Перфедии. — Как все изменилось, — пробормотал он.

Анна не хотела волновать его, но в то же время ей не терпелось побыстрее узнать всю правду, открыть ту последнюю дверь, которая могла бы вывести ее из лабиринта.

— Извини, Немезио, — вставила она. — Но что же такое произошло в тот день?

— Мы говорили с тобой, — продолжил он, — что Мария оставила меня 31 января. Я поздно вернулся в тот вечер домой. Моя мать, которая, как всегда, принесла нам что-то поужинать, уже ушла. Я был навеселе, и на голове у меня была широкополая соломенная шляпа, которую я выдавал за мексиканское сомбреро, а на лице надетый шутки ради длинный фальшивый нос. — Он покачал головой и грустно улыбнулся этому далекому воспоминанию. — Твоя мать очень рассердилась, но не из-за этого. Ее вывело из себя то, что у меня был подбит глаз и вспухла губа.

— Ты подрался? — Анна знала его вспыльчивый характер.

— Меня поколотили слегка в одной потасовке, — признался он, качая головой, — хотя накануне я обещал твоей матери, что буду примерно вести себя и никогда не полезу в драку. Я как раз клялся ей, что это в последний раз и что я никогда больше не дам ей поводов жаловаться на меня, когда мы заметили, что у Джулио, твоего брата, лицо немного опухло. Я тут же кинулся за врачом, который, осмотрев ребенка, успокоил нас: у малыша была просто свинка. А на другой день и мое лицо безобразно раздулось. Очевидно, я заразился от него этой болезнью, которой, к несчастью, не переболел в детстве. Так вот, — продолжал он. — У взрослых мужчин эта банальнейшая в общем-то болезнь поражает иногда железы, а в редчайших случаях тестикулы. И мне «повезло»: я вытянул тот самый проигрышный билет. Через несколько дней я был здоров, но с тех самых пор не мог больше стать отцом. По этой причине, — заключил он, разводя руками, — можно стопроцентно утверждать, что я не могу быть ни твоим, ни чьим угодно отцом, начиная с 31 января 1931 года.

Смеясь и плача одновременно, Анна бросилась ему на шею.

— Немезио, милый, я тебя обожаю! — воскликнула она, осыпая его поцелуями.

— Никогда не видел человека, который был бы так счастлив, что я не его отец, — пошутил Немезио добродушно. Он отстранил ее от себя и посмотрел в ее лицо с нежностью. — Ты красива, Анна, но твоя мать была совершенство. Ты похожа на нее, и когда я смотрю на тебя, я вспоминаю ее. И это для меня память о самой прекраснейшей женщине в мире.

6

— А когда уходят иллюзии молодости, — спросила Анна, — что остается?

— Счастье быть вместе, — ответил Арриго. — И нелегкий труд взращивать любовь день за днем.

— А страстные порывы? — шутливо сказала она, хотя вид у нее был серьезный.

— Порывы хороши, но скорее как идеал, к которому надо стремиться. Любовь — это память. Трепета первой встречи уже не вернуть, но пока о нем помнишь, любовь остается.