Книга Сабля и крест - Олег Говда

Глава четвертая

— Если этот Рудый Панько когда-нибудь попадет в мои руки, — первым прервал угрюмое молчание Остап Байбуз. — Возьму, заразу, за одну ногу, наступлю на вторую и разорву пополам, как лягушку! Не иначе, как в сговоре с голомозыми был, гад ползучий! И ведь знал, чем пронять, чем отвести подозрение. Какой казак не возрадуется горемыке, сбежавшему с басурманского рабства.

— Чего теперь кулаками размахивать… — в который уже раз широко перекрестился Лис, оглядываясь на стелящийся над курганом дым, уже не такой густой и черный, как сразу, но все еще вполне заметный даже издали. — Жаль Максима, но главное — мы фигуру поджечь успели!.. Знак вовремя подали!.. Значит, селяне и живность попрячут и сами укрыться успеют. Не поживиться на сей раз людоловам, с пустыми руками восвояси вернуться. Выходит, Остап, не зря Гарбуз погиб, — вздохнул Максим и вдруг подпрыгнул в седле, да еще и присвистнул негромко.

— Ты, чего свистишь?.. Как дурень на Пасху возле плащаницы? — удивился Байбуз такому странному поведению старшего товарища.

— А вон, глянь, — худой и длинный, а значит, видящий в ровной, как стол степи, чуть дальше товарища Лис ткнул пальцем прямо перед собой. — Паныч какой-то к фигуре скачет. Заплутал, наверно, бедолага, — вот и хочет с пригорка оглядеться. Айда, заворотим его, от греха подальше… Ведь прямиком в петлю к басурманам лезет.

— Да ну, — отмахнулся Остап. — С панами только начни, потом уцепится так, что и с мясом не отдерешь. А с чего ты решил, что паныч?

— Ты не прав, хлопче. Не по-христиански это, людей в беде бросать… — неодобрительно проворчал Лис. — Гарбуз так никогда бы не сделал. А почему паныч?.. Ну, во-первых, кто в здравом уме станет по степи в одиночку разъезжать, разодевшись так пышно, что даже отсюда в глазах пестрит? Во-вторых, знаешь, сколько хорошо обученный беркут стоит? Вон, над головой у него кружит… Паныч — тут и гадать нечего. К тому ж, явно не из нашей голозадой, мелкопоместной шляхты. Поторопись. Спасем дурня от плена, а он нам за это пару злотых на магарыч подкинет. И… последние новости расскажет.

Поскольку Байбуз видел перед собой лишь расплывчатое темное пятнышко, то недоверчиво глянув на товарища, подстегнул коня и погнал вперед. Но вскоре, молодой запорожец убедился, что и на этот раз острота зрения не подвела Семена. В нескольких верстах от них, по направлению к реке, неторопливо двигался одинокий, живописно и пестро разодетый всадник. А рядом, не забирая в высоту, держался большой степной орел.

— А если это, какой-то мурза[17] к своим поспешает? Или лазутчик ордынский… — предположил Байбуз. — Вот здорово было бы поймать.

— Лазутчик вряд ли стал бы так наряжаться, — помотал головой Лис. — А вот какой-нибудь иудушка, очень даже запросто. Среди богатеев предатели водятся… Разузнал что-то важное, вот и спешит к месту встречи. Басурманам помочь и мошну набить.

— Чего гадать? Сейчас переймем этого павыча и обо всем разузнаем от него самого. Погнали, пока басурмане его с холма не заметили. Опередить они нас не смогут, но поговорить по душам не дадут, это уж точно…

И как раз в этот момент странный всадник остановился, потом привстал в стременах и три раза, как положено по обычаю, громко прокричал:

— Пугу-пугу! Пугу-пугу! Пугу-пугу!

— Казак? — опешил Семен.

— Угу, сегодня ночью тоже один пугача изображал… — проворчал Остап.

— Э нет, так не годиться, — не поддержал товарища Лис. — Что ж нам теперь, из-за одного Нечистого, старинные казацкие обычаи нарушать? Да каждого встречного в подлости подозревать?

И приложив ладони ко рту, тоже трижды крикнул в ответ:

— Пугу-пугу! Пугу-пугу! Пугу-пугу!

— Кто здесь? — долетело издали.

— Казаки из Луга! А ты кто будешь?

Перекрикиваясь условными, издревле заведенными в Диком Поле, фразами всадники неторопливо сближались.

— Да такой же, как и вы человек Божий, обшитый кожей! — все еще достаточно громко, но уже не криком ответил незнакомец.

— Что-то наряд у тебя не шибко казацкий, сиромаха ты наш, горемычный.

— Наряд не важен, его и сбросить не долго. Главное, чтоб душа перед Богом была чистая…

— Тоже верно. Даже заяц шкурку меняет. А уж змея-то…

— Сами-то, чего полуголыми по степи разъезжаете? Просто жарко, или в одном месте припекло где-то? Шапки, гляжу, и то поснимали… Рыжий волос на солнце, как церковный купол отсвечивает. Видели, откуда я вас заприметил?

— Мы-то о себе сами все знаем, — проворчал уязвлено Лис. — А вот ты кто таков будешь? Обзовись, странник…

— Тарас Куница, вот те истинный крест! — размашисто перекрестился разодетый как павлин воин. — Может, вам, панове-товарищи, еще и «Отче наш» прокричать? Или — сразу к «Богородице» и «Верую» перейти?

— Что крещеный, вижу, — отозвался и Остап. — И прости такую недоверчивость, но только сегодня нас один православный едва до погибели или плену агарянского не довел. Спасибо Пресвятой Богородице, заступилась за своих сыновей, не дала свершиться черному делу. Из какого же ты куреня, такой расфуфыренный будешь? Что-то ты не слишком на куницу похож, скорее — павыч* (*павлин) заморский.

— Отец мой, Тимофей Куница — реестровый казак, — понимая, что запорожцы в своем праве спрашивать, стал обстоятельно объяснять Тарас. — А меня — к Уманскому куреню приписали. Только, пока отец службу нес, да бабуся Аглая жива была, я в Сечи редко показывался. Все больше дома, по хозяйству управлялся, или с отцом в дальние дозоры ходил.

— То-то, я тебя, Павыч, совсем не помню… — проворчал уже не так настороженно Лис.

— Куница… — поправил казака Тарас.

— Знаешь присказку? Дед казак, отец — сын казачий, а ты х… собачий!.. — засмеялся Семен. — Это отец твой — Куница, а ты — как есть, вылитый Павыч. Лучше скажи, Тарас, откуда у тебя такой орел славный. И чего это они с нашим Пайдой, друг на дружку никакого внимания не обращают?

Услышав свое имя, гепард глянул на Лиса, но так как не умел разговаривать, то и не стал объяснять молодому казаку, что человек может облачиться хоть в кунтуш[18], хоть в тулуп, но пахнуть при этом по-другому все равно не станет. Как и тот, второй, который в перьях, или женщина — нарядившаяся в конскую шкуру. А раз так, то для Пайды все они, по-прежнему, остаются людьми и — совершенно не интересны. Вообще-то те люди, коих он знавал раньше, предпочитали одеваться в шкуры овечьи, волчьи или лисьи, но мало ли какая блажь может прийти в голову двуногим. Вот и вырядились, кто во что горазд…