Книга В центре Вселенной - Андреас Штайнхёфель

– Телевизор надо меньше смотреть, – парирует Глэсс, отскребая от сковороды остатки яйца. – В американских сериалах сплошь и рядом одни анорексички, самая толстая из которых весит тридцать пять кило, да и то половина приходится на силиконовые сиськи. Иногда мне кажется, что все население Калифорнии состоит в организации по борьбе с потреблением продуктов.

– Глэсс, это ты смотришь телевизор, а не она.

– А стоило бы – быстро бы испугалась, – она пододвигает мне тарелку. – Она невероятно тощая, тебе не кажется?

– Ты так спрашиваешь, как будто под тем балахоном, который на ней надет, это можно разглядеть.

Глэсс садится напротив меня. Она завтракает на работе, но перед уходом выпивает несусветное количество чая.

– Я сегодня немного задержусь, – сообщает она, заслонившись очередной чашкой.

– М-м-м, – я ковыряю вилкой в яичнице в поисках необуглившегося куска сала. – И кто на этот раз?

– Я что, по-твоему, не могу задержаться на работе?

– Ну-ну. И где ты его нашла?

– На работе, собственно, и нашла, – ухмыляется она и осторожно дует на горячий чай. – Один из доверителей Терезы. Очаровательное воплощение борьбы с мошенничеством.

Глэсс настолько молода, что иногда я и сам забываю о том, что она моя мать.

– С мошенничеством? Это с ним борются или он с кем-то?

– Я когда-нибудь проявляла симпатию к субъектам с криминальным прошлым?

– Ну, если честно, пару-тройку из тех, кого я видел, вполне можно было бы так назвать, – я наконец обрел искомое и с наслаждением вонзился вилкой в сало. – А Тереза что по этому поводу думает?

Тереза для Глэсс гораздо больше, чем коллега или начальник. Тереза для нее все: подруга, жилетка, надежное плечо, которая всегда рядом, когда жизнь идет наперекосяк.

– Она говорит, что у него отвратительный характер, потому что он как-то не так завязывает шнурки. Якобы это верный знак того, что с ним что-то неладно. – Глэсс презрительно морщит нос. – А может, она просто ревнует.

– Тебя к нему? – Яичница настолько пересолена, что я, сдавшись, отодвигаю тарелку. – Да ладно.

– Любовь не ржавеет, дарлинг.

– Самомнение, по-видимому, тоже. Ты в пролете. У нее давно уже есть Паскаль.

Тереза и ее спутница живут вместе вот уже четыре года.

– Возможно, ты и прав, – Глэсс в задумчивости смотрит в окно, загороженное зелеными листьями. – Знаешь, тебе стоило ее тогда видеть. Как минимум раз в неделю она появлялась на пороге этого дома и каждый раз выглядела как-то… как унесенная ветром. Растрепанные рыжие волосы, знаешь… И эти серые глаза, которые смотрели на меня с таким вызовом… Это действительно впечатляло. Она тратила на меня все свои силы. Поначалу она никогда не появлялась здесь без вороха документов, но потом все чаще и чаще стала заходить просто так. Разумеется, к тому времени она уже по уши влюбилась.

Все это в прошлом. Я знаю, что у них с Терезой никогда ничего не было – в списке ее имени нет, как нет и ни одной другой женщины.

Глэсс смотрит на часы, в спешке допивает остатки чая и вскакивает из-за стола.

– Мне пора, дарлинг.

– Приятного вечера.

– Вот уж точно, – она одергивает юбку и одним движением приглаживает волосы. – Но пока еще не настолько, как можно было бы подумать.

– Складывается такое впечатление, будто на этот раз он для тебя что-то значит.

– Мне скоро стукнет тридцать четыре, дарлинг, – раздается ее голос из коридора, в который она выпорхнула минуту назад. – Настало время задуматься о будущем.

Я жду, пока она захлопнет за собой дверь и заведет машину, счищаю остатки завтрака в мусорное ведро и поднимаюсь наверх, чтобы собрать сумку.

Проходя мимо приоткрытой двери в ванную, я осторожно заглядываю внутрь. Хотя нельзя обвинить Глэсс в том, что она привила нам излишнее чувство стыда, я знаю, что Диана не любит, когда ее видят раздетой.

Моя сестра стоит под душем, слабыми струями омывающим ее неподвижное тело с безжизненно свисающими по бокам руками. Ее глаза закрыты, а темные волосы падают на спину. Глэсс была права: Диана действительно невероятно худа. Меня приводит в ужас то, насколько она отощала, тщательно скрывая это под свободными платьями и свитерами. Но в то же время она прекрасна. В ямках над выступающими подвздошными костями, как в раковинах, собирается вода, тонкой струей спускаясь к ее ногам. На ослепительно белой коже едва выступающей груди темнеют маленькие соски. Поперек левой ключицы, начинаясь у основания шеи и заканчиваясь у предплечья, тянется алый шрам в несколько сантиметров длиной.

– Ты все еще вспоминаешь об этом? – Диана открыла глаза и смотрит на меня сквозь завесу струй. – Об Обломке и Битве?

– Иногда да, – срывающимся голосом отвечаю я, ощущая себя пойманным на месте преступления. Мне неловко от того, что я стою здесь и тайком наблюдаю за ней.

– Проваливай, Фил. – Она поднимает руку и заслоняет пылающий на ее бледном теле шрам, как будто это единственное место, которое она стыдится открыть. – Давай же, двигай!

* * *

Битва у Большого Глаза произошла в ясный летний день неподалеку от того места на берегу реки, где тремя годами ранее Глэсс взбрело в голову взяться за мои уши.

Вот уже несколько часов мы с Дианой бродили по окрестностям, променяв давившие на нас своды Визибла на открытое небо над головой. Глэсс наверняка давно уже вернулась домой, но до того, как начнут сгущаться сумерки, она нас не хватится. Поля колосились спелым желтым зерном, и в воздухе висел сладкий запах свежескошенного сена, который уступал место немного затхлым, пахнущим сушеными водорослями испарениям текущей рядом реки.

– У Большого Глаза, – сказала Диана, – водится форель.

– И что? Это же каждый знает.

Большой Глаз находился примерно в километре вниз по течению от Визибла. За придуманным нами громким названием скрывалось не что иное, как место впадения в реку много лет назад спрямленного и упрятанного под землю ручья. Выступающее из земли отверстие трубы ко всему прочему куда больше напоминало широко разинутый рот, нежели глаз.

– Мы можем поймать одну.

– И чем же? Вот этим?

Я показал на лук из гладко обструганного дерева, который Диана сжимала в руках, и на единственную прилагавшуюся к нему стрелу – длинный тонкий прут, заостренный на конце, но без зазубрины. На удочку он походил мало.

– Я умею стрелять, – обиженно сказала Диана. – Я тренировалась.

Лук был подарен ей неким мужчиной по имени Кайл, которого Глэсс привела с собой в Визибл в начале лета. Мне никогда не забыть его лицо, вглядываясь в которое, оказываешься целиком во власти синих глаз, – не забыть потому, что у Кайла находилось для нас больше нежности и внимания, чем у остальных маминых любовников, ограничивавшихся легким, ни к чему не обязывающим поглаживанием по голове. К тому же он был англичанином; Глэсс что-то сказала о том, что он был служащим британских вооруженных сил в составе коалиции, но дезертировал; нам это казалось необычайно романтичным.