Книга Тени леса - Виктория Войцек

— Приветствую вас в Нарьёт, — произносит мужчина, и улыбка его расползается еще шире.

— «Местечко»?

Фыркаю в кулак и отворачиваюсь. Не хочется, чтобы на меня смотрели неодобрительно лишь из-за того, что я посчитала нелепым название рутт-ан. Возможно, если нам не будет хватать денег, придется достать из-за спины тимбас и исполнить несколько подходящих песен. Но сомневаюсь, что люди заплатят хоть тэнги музыканту, который посмеялся над тем, что им дорого. Поэтому приходится выдохнуть, убрать упавшие на лицо пряди волос, а затем учтиво склонить голову. Я, вроде как, уважаю местных жителей, их порядки. И не хочу оказаться по уши в дерьме, если у меня не останется пары мелких монет на ломоть хлеба.

— Занятно как. — Дважды хлопаю Дио по груди, и он заботливо опускает меня на землю.

— Мы устали с дороги и хотим остановиться здесь на ночлег, — говорит Гарольд. Он выходит вперед, достает из-за пазухи печать гильдии и вертит ее между пальцами. Маленькая тусклая монетка — далеко не ключ от всех дверей, но знак того, что мы — не самые плохие люди.

Что же такое эта самая гильдия? И как мы можем называться охотниками за головами, если сумели принести только одну? Всё куда проще, чем кажется: изначально состоявшие там люди зарабатывали, уничтожая тварь разную. Они очищали леса окрестные да из болот нечисть изгоняли-А в качестве доказательства правителям башку отсеченную принести должны были или лапищу какую. Но чем дальше, тем меньше чудовищ в пределах тоу оставалось и тем больше люди сталкивались с проблемами иного вида.

Нас — тех, кто к гильдии примкнул, — не встречают радостно, к нам не тянутся, чтобы крепко пожать руку. Зато окружающие точно знают, к кому обратиться, ежели в погребе звуки странные слышаться будут. Или если собаку тап, который случайно из леса забрел, придушит.

Постойте-ка, а вы и не слышали про паразитов этих? Говорят, получились они, когда нечисть всякая с животными сношаться начала. Да только неизвестно, правда ли это. Кто ж проверять-то будет, за зверьем подглядывать?

Забавно выходит: многие создания говорящие названия имеют. Из-за вида внешнего, характера скверного или любви к подгнившему мясу. А эти что? Приоткрывают двери, в дом забираются да коготками своими изогнутыми тап-тап-тап по полу. Вот вы улыбаетесь, а твари эти зверей домашних душат, а некоторые и детьми малыми не брезгуют.

Я, кажется, немного отвлеклась.

Порой для того чтобы нарваться на неприятности, нужно просто выйти из дома. Тем же, кто дома не имеет, и делать ничего не стоит: что-то обязательно свалится на голову или под ноги прыгнет.

Вечер проходит спокойно. Местные жители довольно тепло принимают нас, хоть и продолжают коситься на Дио. Они подкидывают пару су за песни: больше у них и нет. Но и этого хватает, чтобы не отправляться спать голодными. Мне даже позволяют оставить на остывающей печи глиняную кружку на случай, если понадобится теплая вода. Такого в больших городах и деревушках и не встретишь: хозяева крупных заведений только наглости твоей подивятся и отошлют куда подальше. Всё-таки здесь мне не мамкин дом. Тем и примечательны рутт-ан: почти о каждом госте заботятся, как о ком-то родном. Да только жители в случае чего и голову проломить могут. Не думаете же вы, что те, кто в лесах живет, — просто милые добряки, не способные защитить себя?

Мы расходимся. Дио долгое время стоит у порога и всё ещё пытается выпросить разрешение спать со мной в одной комнате. Но после нескольких довольно резких отказов он вцепляется в плечо рыжей девочки и бредет к двери напротив. Он не рад своей компании, как и я — своей. В комнате стоит лишь одна кровать, небольшая и не слишком удобная, но двое на такой вполне могут уместиться. И когда мне в очередной раз предоставили выбор между тем, кто плоть человеческую пожирает, и тем, кто молчит большую часть времени, я указала на Зенки.

И я не прогадала.

Он ведет себя тихо. Стоит в стороне, пока я разбираю вещи, смущенно смотрит под ноги, когда переодеваюсь. И даже услышав, что я не собираюсь делить спальное место ни с кем, не возражает. Зенки просто устраивается на полу и кладет ладони под щеку.

Но сон словно забыл про меня. Я ворочаюсь; то смотрю в окно широкое, через которое в комнату льется холодный синий свет, то изучаю причудливые тени на стенах и потолке. Некоторые кажутся живыми. Они шевелятся, тянут свои скрюченные лапы к свернувшемуся на полу Зенки. Он тоже не смыкает глаз. Подтягивает колени к груди, прижимается к ним лбом. Но колючий холод, проникая через щели, щиплет кожу. Я вижу мурашки на тонких руках. От завывающего снаружи ветра, который умеет находить лазейки, Зенки не спасают одежда и дыхание, которым он пытается отогреться.

По тому, что он не спешит сделать ничего, становится ясно: привык терпеть. Потому что так он хотя бы не мешает. О, хранители, да он даже не заикается о том, насколько ему холодно!

И я могла бы мысленно поблагодарить за то, что не выводит меня из себя, но вместо этого жалею мальца. Он же подохнет, если один останется. И как до сих порто в Пак’аш не отправился?

Э-хэй, что значит: что такое Пак’аш? Подмир это, оборотная сторона нашего.

Представьте себе ткань рубахи — праздничной, яркой, которую вы только что выменяли у торгаша на баранью ногу. Представили? Лицевая сторона бусинами обшита, цвета-то у нее для глаза приятные, а, как вывернешь, так там тускло всё, швы виднеются да лоскуты какие. С мирами так же. Ру’аш — надмир — наполнен красками, в то время как Пак’аш — подмир — блеклый. Говорят, там всё перевернуто с ног на голову. А еще, говорят, там Половины — целые! Но никто и никогда не возвращался оттуда, чтобы подтвердить.

— Ишет? — Зенки обращается ко мне, когда слышит очередной недовольный вздох. — А ты не скучаешь по дому?

Свешиваю руку с кровати, чувствую, как тыльной стороны ладони касаются холодные пальцы. Они водят по костяшкам, явно вырисовывая какие-то руны. И одну из них я знаю точно. Потому что это мое имя.

— А чего по нему скучать? — бросаю недовольно и отмахиваюсь. Слишком щекотно становится.

— Неужели тебе там было настолько плохо?

Гляжу: руки под рубашку суёт. И как-то не по себе становится. Наверняка уж даже рыжая девочка найдет, как о здоровяке Дио позаботится. Ну, или он о ней. В любом случае, пещерный ее не сожрет. Потому что больно тощая. Подавится еще.

— Не скажи. Мать меня всё-таки любила, заботилась по-своему, — отвечаю с неохотой. А в памяти всплывает круглое улыбающееся лицо в обрамлении спутанных светлых волос.

— Тогда почему ты ушла?

— Ты на меня-то взгляни. Сам и поймешь.

Откидываю в сторону покрывало и отодвигаюсь к стенке. Пусть лучше рядом приляжет да согреется, чем утром я труп холодный у ног своих обнаружу. Честно скажу: не умею с мертвяками обращаться. А впрочем, это и так видно, стоит вспомнить историю с танум вардом. Видать, единственное, чему меня жизнь научила — вовремя ноги уносить.