Книга Некрономикон. Аль-Азиф, или Шёпот ночных демонов - Абдул аль Хазред

По прибытии в столицу он на скорую руку устроил маленький, по его выражению, пир по случаю своего возвращения, затем погрузился в срочные государственные дела, назначив день большого пира в честь своего спасения и спасителя. Я не стану описывать величие города и великолепие дворца правителей, скажу лишь, что они потрясли меня до самых глубин моего существа. Такого искусства архитектуры и роскоши убранства мне, скромному горожанину, еще не доводилось видеть. Я благоговел, не веря, что вижу все это наяву и собственными глазами, неустанно благодаря Аллаха за то, что судьба привела меня в эти благословенные места.

Меня поселили в маленьком, но необычайно роскошном и уютном домике в прекрасном дворцовом парке рядом с фонтаном, приставив ко мне, как мне казалось, чересчур много слуг и наложниц, ублажавших меня сверх всякой меры и надобности. До пира оставалось еще много дней, и я, предоставленный самому себе, очень скоро заскучал. Я был волен гулять где угодно, в том числе и по дворцу, кроме особо охраняемых покоев и помещений. Но я быстро обследовал все доступные мне уголки, испробовал все утехи дворцовой жизни и, истомившись бездельем, поведал об этом одному из визирей, встреченному однажды по счастливой случайности. Дело в том, что все визири, эмиры и прочие правители в последнее время были очень заняты накопившимися государственными делами, не говоря уже о самом халифе, и их совершенно невозможно было застать в досуге. Визирь проявил участие и, к моему великому восторгу, предложил мне посетить дворцовую библиотеку, где, по его словам, можно было провести без скуки целую вечность. В качестве проводника по этому хранилищу мудрости для меня был приглашен почтенный Дервиш, живший на самом краю города в маленькой ветхой хижине, заваленной истлевшими свитками, истертыми скрижалями и всяким доисторическим хламом. Этот Дервиш слыл самым мудрым человеком в Мекке. Рассказывали, что он полжизни провел в странствиях по всему свету, в которых неустанно изучал мудрости всех встречаемых им народов в стремлении составить из них картину мира. При этом никто не мог сказать, сколько лет прожил он на этом свете. Все горожане, от мала до велика, всегда помнили его таким, каким он был сейчас. Никто не знал также, откуда он родом и какой путь привел его в Мекку. Многие правители предлагали ему стать придворным наимудрейшим, соблазняя всеми земными благами. Но он продолжал влачить жалкое существование в своей убогой хижине, носить грубое потертое рубище, пить воду из протухшего колодца, питаться злаковой кашей и куриными костями и проводить долгие часы в молитвах. Причем, слушая его невнятный лепет, невозможно было понять, кому он их возносит, ибо язык, на котором он их произносил, не был понятен никому. Но, несмотря на такую убогую жизнь, никто из жителей не мог припомнить случая, чтобы его постиг какой-нибудь недуг. Его иссохшее тело не знало усталости, все зубы были в поразительной сохранности. Поднявшись на башню, он поражал стражников остротой своего зрения, а слухом не уступал собаке. Я с восторгом выслушал рассказ слуги о том, как два года тому назад один вельможа, живущий неподалеку, предложил Дервишу свое покровительство и защиту, если вдруг на него нападут разбойники. Дервиш снисходительно ответил, что от разбойников он способен защитить себя сам, и, заметив усмешку вельможи, предложил сыграть их роль восьмерым гвардейцам-охранникам, бывшим в тот момент рядом. Вельможа согласился и, предвкушая веселое представление, велел телохранителям напасть на Дервиша со всем своим оружием. Представление и в самом деле получилось веселым, ибо Дервиш, вооруженный лишь своим извечным посохом, в мгновение ока самым непостижимым образом обезоружил всех восьмерых, не нанеся им при этом ни одной царапины. Затем с непревзойденной ловкостью связал их всех вместе невесть откуда взявшейся веревкой, так что они не могли пошевелиться.

Дервиш обладал удивительными знаниями в области всех наук, известных кому-либо, а его знания мира и людей были поистине неисчерпаемыми. Он охотно беседовал с каждым, кто обращался к нему с вопросом, не хуже любого лекаря помогал недужным и калекам, не видя при этом различий в достатке, ранге и происхождении, обучал неимущих грамоте или просто согревал нуждающихся добрым словом.

И конечно, совсем не удивительно, что следующие двенадцать дней, проведенные мной в храме мудрости в обществе этого удивительного человека, были для меня днями истинного блаженства, днями, подобных которым в моей жизни еще не было.

Библиотека располагалась в большом роскошном зале, убранство которого, пожалуй, не имело равного во всем дворце. Здесь было собрано огромное количество свитков, свезенных со всего света, каменных и глиняных пластин с письменами, манускриптов, написанных на древесной коре, тканях, вощеных дощечках. Имелось также немало книг – большая редкость и ценность. Это были летописи и легенды разных народов, труды мудрых, творения поэтов, повествования путешественников, толкования вещей и явлений и многое другое. Правда, значительная часть этого собрания была написана на иноземных и древних языках, непонятных ни мне, ни хранителям библиотеки. А ведь именно они в первую очередь разжигали мое любопытство. Но, на мое счастье, со мной рядом был почтенный Дервиш, который удивительным образом мог разбираться почти во всем, что встречалось нам здесь. Он способен был если не прочесть, то, по крайней мере, уловить смысл любого, за редким исключением, текста. За эти дни я с его помощью постиг столько, сколько мой покойный отец или любой из его знакомых не смогли бы узнать за всю жизнь.

За это время я очень привязался к Дервишу. Он, казалось, точно знал все направления моей пытливости и легко и уверенно вел меня тропой мудрости. Он точно угадывал мои стремления и предвосхищал вопросы, очень гармонично добавляя к ним еще многое и многое. Причем делал он это с неподдельной увлеченностью, и я явственно ощущал, что это доставляет ему какое-то особое удовольствие, будто он давно ждал меня, чтобы именно со мной поделиться своими знаниями. Я же жадно ловил каждое его слово, стараясь запомнить и осмыслить все, о чем он говорил. И очень скоро по едва уловимым интонациям и иногда допускаемым им многозначительным недосказанностям я почувствовал, что этот исходящий от него поток знаний – лишь преддверие чего-то еще более глубокого и удивительного. Что он неторопливо и последовательно готовит меня к проникновению во что-то, о чем без его участия невозможно даже догадаться.

Под конец я уже не сомневался, что стою на пороге чего-то необыкновенного. А побывав однажды в его жилище и увидев своими глазами пресловутые древние письмена, был вдруг поражен, словно молнией. Взгляд мой тогда упал на слегка развернутый пергамент, лежавший среди груды прочих. Символы, начертанные на нем, показались мне удивительно знакомыми. Тогда у меня не было времени разглядывать их и задумываться о чем-либо. Но вечером, после плодотворного дня, этот краешек свитка вдруг совершенно явственно встал перед моими глазами, словно я вновь увидел его. И мне уже не нужно было напрягать память, ибо не было никаких сомнений. Я бросился к хурджуну, торопливо вынул из него заветную пластину и поднес ее к лампе. Таинственные знаки, покрывающие ее поверхность, в точности повторяли те, что сейчас стояли перед моими глазами. Причем повторялись не только сами знаки, но в некоторых случаях и их расположение и последовательность.