Книга Красный и белый террор в России 1918-1922 гг. - Алексей Литвин

В советской историографии длительное время существовало мнение о том, что белый террор в стране начался летом, а красный — постановлением Совнаркома 5 сентября 1918 г. как ответ на белый[69]. Есть и иные точки зрения, связывающие начало красного террора с убийством царской семьи[70], с призывом Ленина к проведению террора в Петрограде в ответ на убийство Володарского[71], с резолюцией ВЦИК 29 июля 1918 г. о проведении массового террора против буржуазии[72], с тем, что террор составлял сущность советской системы и до августа 1918 г. проводился фактически, а с 5 сентября 1918 г. — официально[73]. Это последнее заключение ближе к истине, так как советские декреты либо фиксировали то, что уже происходило, либо инициировали ускорение того, что, по мнению властей, замедляло свой ход.

Классовые характеристики красного и белого террора появились в 1918 году для обоснования и оправдания действий сторон. В советских разъяснениях отмечалось, что методы того и другого террора схожи, но «решительно расходятся по своим целям»: красный террор направлен против эксплуататоров, белый — против угнетенных трудящихся. Позже эта формула приобрела расширительное толкование и назвала актами белого террора вооруженное свержение советской власти в ряде регионов и сопутствующую этому расправу над людьми[74]. При этом имелось в виду наличие различных форм террора еще до лета 1918 года, а также понимание под термином «белый террор» карательных действий всех антибольшевистских сил той поры, а не только собственно белого движения. Отсутствие четко разработанных понятий, критериев приводит к разночтению.

Датирование различных типов террора следует начать не с расправы над известными общественными деятелями, с декретов, узаконивавших творящееся беззаконие, а с безвинных жертв конфронтирующих сторон. Они забыты, особенно беззащитные страдальцы красного террора[75]. Террор вершили офицеры, участники Ледового похода генерала Корнилова, чекисты, получившие право внесудебной расправы, революционные суды и трибуналы, руководствующиеся не законом, а целесообразностью и собственным правосознанием людей, не имевших по своему образованию к юриспруденции никакого отношения.

Остервеневшие от невзгод, люди с низкой культурой предпочитали насилие, а не убеждение, испытание страхом для того, чтобы заставить подчиняться себе. В замечании Ханны Арендт о том, что терроризм привлекал и чернь, и элиту, так как он стал «чем-то вроде философии, выражавшей отчаяние, негодование, слепую ненависть… человек был исполнен решимости отдать жизнь, лишь бы принудить нормальные слои общества признать его существование», есть социально-психологический смысл. По мысли Арендт, чернь хотела пробиться в историю, даже ценой разрушительной силы. Она хотела доказать величие человека и ничтожество великих[76]. В гражданской войне в России эти качества воплощались во вседозволенность, и ею пользовались менее грамотные красные и более образованные белые в полной мере. Стремление к политической и нравственной исключительности сводило на нет право человеческой личности на жизнь. Экстремизм и жажда мести распространились не только на политических противников, но и на мирное население. При расколе общества каждая из воюющих сторон навязывала силой свое видение будущего страны. Отсюда взаимосвязь и взаимозависимость красного и белого террора, сходность форм и методов их осуществления[77].