Книга Валерий Воронин - преждевременная звезда - Александр Нилин

Но иногда и поздние посиделки не исчерпывали загульный потенциал футболиста № 1 по итогам сезона шестьдесят четвертого года — и он предлагал кому-нибудь из окружающих дойти пешком до «Националя», где и ночью работал валютный бар. Я бывал там с ним, когда приходы Воронина уже легализовались — и секретный сотрудник дружески указывал: за какой столик лучше сесть, чтобы пьяная болтовня зря не фиксировалась. Но Миша Посуэлло мне рассказывал, что в одно из первых совместных посещений бара днем к ним прицепились дружинники — и повели по улице Горького вверх, в сто восьмое отделение милиции на предмет выяснения: откуда у советских граждан иностранная валюта? Возле телеграфа Воронин сказал Мише на ухо: а не проверить ли нам их на скорость? Проверили — и оторвались мгновенно метров на сорок. Но убегать от дружинников несолидно для Воронина. Они подождали преследователей, сдались — и уж в отделении милиции представились. И с почетом были отпущены…

— 14—

Зимой шестьдесят пятого года Воронин зачастил в АПН — и приходил обычно не к кому-то конкретно, а приходил в наше учреждение, как приходят, скажем, в клуб. Что-то привлекало его в атмосфере, наверное, этого странного учреждения, где народ подобрался, в основном, расположенный к широкому общению. Конечно, интересовали Воронина девушки, имевшие по Москве почти оправданную репутацию самых красивых и умевших подогреть мужское внимание. Нравилась ему наверняка и наша готовность в любую минуту бросить все дела — и предаться развлечениям. Тем более, с персонажами той жизни у всех на виду, которую Агентство и призвано освещать. Мы убеждены были, что совмещаем приятное с полезным — и всерьез занимаемся журналистской работой.

«Какие мысли, наблюдения, факты?» — с такой дежурной шуткой переступал порог нашей конторы Воронин. И мысль рождалась незамедлительно — переходили через дорогу, сворачивали за угол — ВТО функционировало и в дневные часы. И самым увлекательным казалось начать засветло и сидеть в ресторане до закрытия.

В тот раз Валерий пришел к нам явно не из дому и одетый совсем не протокольно. Сообщил, что его ждет такси — и он договорился с водителем ехать на нем в Ленинград.

У моего приятеля происходил в это время роман с одной очень положительной олимпийской чемпионкой. Она тоже иногда приходила к нам на работу. Расхристанный вид Воронина удивил ее — она привыкла наблюдать его в ином имидже — и чемпионка пожурила футболиста: «Валера, ты же физкультурник!» — «Я не физкультурник, — отбрил он возлюбленную приятеля, — физкультурник зимой в проруби плавает, а я — спортсмен, привык быть в тепле». Приятель, однако, не хотел уступать подруге в рассудительности — я, кстати, вообще называл его конъюнктурным отдыхающим: обожавший развлечения, он всегда знал меру, все легкомысленное должно было случаться с ним до шестнадцати часов, а после шестнадцати он из койки ли, из ресторана отбывал поспешно домой и превращался в идеального семьянина — приятель решительно потребовал отпустить такси. Но любезно согласился вместе с чемпионкой пообедать в ресторане «Берлин». «Берлин» был закрыт на перерыв, но нас пропустили — и мы заняли стол в пустой зале, где кроме нас обедал только космонавт Герман Титов с компанией. Космонавт приветствовал по-товарищески чемпионку — им приходилось сталкиваться в ЦК комсомола, а футболом Титов, вероятно, интересовался мало.

Обед прошел очень чинно — и разговор про Ленинград больше не возникал. После обеда приятель с чемпионкой нас покинули, а мы вышли на темную улицу — и привычно зашагали в сторону ВТО. В предвечерний час в ресторане было скучно, есть не хотелось, да и пить, признаться, не особенно. Но мы себя пересилили — заказали бутылку водки. И тут начавший томиться без приключений Воронин вспомнил, что у него в кармане пистон со слезоточивым газом. Он наколол бумажный квадратик на вилку — и ударил по краю стола. И сразу прижал ладонь к зажмуренным глазам — я сначала подумал, что Валерий попал себе вилкой в глаз, но у самого полились слезы — и я убедился в действии иностранных пистонов. За соседним столиком незнакомые нам люди предположили, что «у мальчишек нет денег расплатиться — и они плачут». Но минуту спустя и они прослезились. На крик пришел Володя, без колебаний взявший сторону потерпевших и пообещавший вызвать участкового Василия Васильевича. Маленького майора Василия Васильевича из сто восьмого отделения мы не особенно и боялись — конфликтовали с ним регулярно, уверовав в его сочувствие и либерализм. Но на предателя Володю обиделись — и Воронин снова заговорил про Ленинград. И я в алкогольном восторге зашелся от предстоящей поездки — я подумал, что справедливость восторжествовала: кто же более меня достоин стать спутником футболиста номер один в таком путешествии? О такой мелочи, что завтра я не попадаю на службу, и не думал — уверовал в свою исключительность: друг Воронина в этой жизни не пропадет. Я уже предвкушал свое возвращение из Ленинграда в Москву с массой завидных впечатлений о необыкновенной поездке.

На перроне под снегом баба в белом халате поверх тулупа вынула из огромной корзины три бутылки пива — на большее у нас не хватало денег.

Я с нетерпением ожидал, что имя Воронина произведет магическое воздействие на всех железнодорожников — нам одолжат денег, выдадут билеты, восхитятся самим замыслом отправиться в Ленинград. Но в положение вошел только начальник «Красной стрелы» — и то никаких эмоций при знакомстве не выразил, отвел нас в купе на двоих и предупредил, чтобы завтра вечером подошли ко второму вагону и спросили его, иначе никто нас обратно не возьмет.

Утром протрезвевший Воронин держался со мной несколько отчужденно. Словно я был инициатором путешествия. Меня же просто мучило похмелье, но голова работала. Я помнил, что гостиница «Октябрьская», где жил я во время кинофестиваля, на вокзальной площади — и по какому-то наитию предположил, что Миша Посуэлло может в ней жить. Миша в межсезонье перешел из «Спартака» в «Зенит». Проездом в Тулу три или четыре дня назад он заходил ко мне на Лаврушенский, но уточнить его ленинградский адрес я не догадался. Вечер у меня в родительской квартире получился слишком уж сумбурным. Днем я встретился с Ворониным в ресторане ВТО. С ним была дама, ничем внешне не напоминавшая случайную подругу футболиста, — дам, проходящих по этой номенклатуре, я за краткий период общения с торпедовцами и приятелями их из других команд повидал достаточно — и лексика спутницы Валерия настораживала. Все объяснялось просто: «Это наша преподавательница по научному коммунизму в институте физкультуры поставила мне зачет — ну мог я не пригласить ее покушать?». Как нарочно, в ресторан пришел еще один студент — игрок защиты «Торпедо» — и был приятно удивлен, встретившись с учительницей. Поехали ко мне. Возле дома напротив Третьяковской галереи дворники намели высокий сугроб метров шесть или семь длиною. Но Воронин, желая произвести впечатление на педагога, попытался перепрыгнуть его по горизонтали — и едва не перепрыгнул, зарывшись в снег, пролетев только метров пять с половиной. Мы поднялись на четвертый этаж — с нами уже был и не помню откуда взявшийся Посуэлло, и нашедший нас в Доме Актера Шура Фадеев — вошли в квартиру. На стене в моей комнате висели боксерские перчатки — мои товарищи не мыслили себя без бокса. И сейчас, конечно, тоже все, кроме Воронина, обратившего внимание на смятение дамы от всего ею увиденного, натянули перчатки. И Фадеев едва не свернул Посуэлло челюсть…