Книга Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского - Ханну Мякеля

Еще одна проблема заключалась в том, что простых людей любыми способами старались оградить от контактов с иностранцами. Любое более тесное знакомство было под запретом, и если вдруг таковое обнаруживалось, то человек, стремящийся к поддержанию этих отношений, оказывался под серьезным подозрением. Ведь иностранец, как говорилось в официальных источниках информации, мог оказаться шпионом, который стремится своими расспросами сломить коммунистическую власть.

Я в это не верил и, не таясь, громко выражал свое сомнение вслух.

Мальчики, как я с годами стал называть тех, кто сопровождал наше с Успенским общение, не обращали никакого внимания на мои насмешки, в своей вере они были тверды как гранит. И как оказалось впоследствии, они были правы. Никакое воображение, никакая фантазия не могли пойти так далеко: действительность превзошла воображаемую реальность. Когда писательская фантазия разыгрывается и возникают некие фантастические сюжеты, можно быть уверенным в том, что эти приемы ранее уже применялись КГБ.

Все эти здания, в которых, как говорили, стояли прослушивающие устройства, были буквально нашпигованы ими. Располагавшийся в таллинской гостинице «Виру» подслушивающий центр теперь стал музеем, о его существовании стало известно благодаря наступлению свободы и приходу нового хозяина… Так что приходилось верить, хотя и совсем не хотелось. Но что это была за должность, подумать только! Какой-то несчастный должен был сидеть и слушать пьяный треп с утра до вечера и с вечера до утра. Это, конечно, тоже работа, и за нее кто-то получал свой хлеб, а некоторые даже еще и колбасу.

Поезд, покачиваясь, мчался в сторону дома, надвигалась ночь, воспоминания наплывали и таяли, сон подступал и рассеивался, в голове роились мысли. Все снова и снова проносилось по кругу: Москва, улицы, машины, рестораны, гостиница, Успенский и его речи. Я лежал на верхней полке, Камилла — внизу. Демократия… Но все-таки первый класс, купе только на двоих, по-советски равноправные мужчины и женщины в одном помещении. Изредка мы обменивались короткими репликами, затем задремали, утром нас ждал ранний подъем. В коридоре раздались быстрые шаги пограничников и таможенников, в единственный туалет выстроилась очередь.

Так мы возвращались к нашей привычной жизни. Частые остановки на маленьких станциях, голоса, снова и снова шаги в коридоре, приглушенные крики, когда кого-то в очередной раз будили, сонные разговоры, попытки попасть в туалет, который, конечно же, был снова закрыт, чтобы там не спрятался какой-нибудь заяц или нарушитель… Затем снова таможенники, пограничники и наконец свои сине-серые полицейские. Сейчас финские пограничники, одетые в зеленую форму, почему-то слегка напоминают старинных советских лесных зверей, хоть и немного более дружелюбных. Правда, и по другую сторону границы, то есть в России, тоже уже больше нет ничего такого.

Поезд покачивался, пошатывался, поскрипывал и постукивал. Наконец мы прибыли на станцию Вайниккала, где нам возвращали паспорта и меняли паровоз, благодаря чему мы получали благословенную возможность добежать до телефона-автомата.

Позвонить из России тогда было очень непросто, хотя я, несмотря на свой очень слабый язык, все равно попытался это сделать. Я заказал переговоры, сообщил название гостиницы, номер телефона и в результате напрасно прождал весь вечер у аппарата, размышляя в одиночестве гостиничного номера о мировом устройстве и своих личных проблемах.

У Высоцкого про это телефонное ожидание есть песня «Ноль семь». 07 — это выход на международную линию. Помню оттуда обращение к телефонистке, которая по своему усмотрению могла выстраивать очередность заказов: «Девушка, милая…» Герой хотел связаться со своей возлюбленной, но что с того, каждый хотел с кем-то связаться. Но мольба подействовала, герою в какой-то момент повезло. А мне нет… Повезло уже только потом.

В Хельсинки меня ждала работа в издательстве и самые обычные будни. Работа, работа, работа, изредка развлечения, но в основном работа. Вторая половина 1970-х годов была для меня в этом плане очень интенсивным периодом. Я рассказал Мартти об Успенском, о встрече с ним и его надеждах. С этого момента мы стали думать, как нам организовать его приезд в Финляндию. Я написал о нашей поездке в газету Общества дружбы «Финляндия — СССР» и как бы между прочим спросил, не присоединится ли редакция к нашей операции по приглашению писателя в Финляндию. Я ведь ему пообещал.

Все те, с кем мне удалось обсудить наш проект, отнеслись к нему очень позитивно, поэтому мы тут же приступили к переписке с Союзом писателей СССР, Всесоюзным агентством по авторским правам и самим Успенским. Иногда я пытался ему звонить и даже несколько раз мне удалось услышать его голос. Хриплый, прерывающийся и далекий, он стремился проникнуть в мое сознание в надежде поддержать ту связь, которая уже между нами существовала. Я рассказывал ему, как продвигаются дела, обо всем, что я пытался предпринять, а он понимал или, точнее, слышал только часть моих слов.

Из Финляндии можно было позвонить хотя бы так, а из России — никак. «Номер не отвечает», — все время сообщала московская телефонистка. Хотя я совершенно точно был тут, дома.

II. «Березка», все «Березка»

1

Когда в Финляндии заходила речь об Успенском, казалось, что каждый хочет встретиться с автором «Дяди Федора». Так что недостатка в желающих подписать приглашение не было. Приглашение отправлялось, и за этим следовало сначала ожидание, а затем все более растягивающееся молчание. Пока, наконец, обиняками и околичностями не сообщалась весть о том, что Успенский сейчас просто не может приехать в Финляндию — сначала по причинам, связанным с работой, затем с дорогой, затем по состоянию здоровья и, наконец, в силу других препятствий.

Приглашение возобновляли, и все повторялось снова. Я начинал подозревать, что сдержать обещание мне будет не так просто, как я в порыве эйфории думал. И виною тому был не я и тем более не издательство. Благодаря изданным стараниями Хейкки А. Реэнпяя хорошим советским книгам «Отава» пользовалась у восточного соседа репутацией большого друга. Нет, причина тупиковой ситуации, должно быть, крылась в самом Успенском; возможно, государство было к нему не слишком благосклонно. С другой стороны, для понимания этого не требовалось особой интуиции: обмен несколькими словами во время первой встречи в Москве уже дал ответ.

Почему так было, до сих пор не выяснилось. Но и этому объяснение, наверно, найдется…

Трудностей хватало, но я не сдавался, мы не сдавались.

Я успел побывать в России и в Москве еще пару раз. Летом я заезжал в советскую столицу лишь мимоходом — путь мой лежал дальше, до самого Азербайджана и Каспийского моря.

Тогда поездка ничего не дала, но во время осенней книжной ярмарки я опять встретил Успенского в Москве. Ему удалось-таки попасть на ярмарку, все-таки получил где-то официальный пропуск. Пропуск, насколько я помню, дал ему не Союз писателей, а организация кинематографистов. Ведь именно среди мультипликаторов его произведения нашли тогда отклик. Именно туда, в дом этой организации он меня возил и кормил в ее частном клубном ресторане; там он чувствовал себя как дома, среди своих.