Книга Пойми и прости - Дж. П. Моннингер

— Почему ушел?

— Ну, я решил, что настал момент что-то менять. Уолтер тоже так считал. После того как случилось кое-что не очень хорошее, я решил взять перерыв. Сделать паузу в своем журналистском пути к мировому господству.

— И все это время ты вынашивал идею исследования дневника?

— Я не знал, с чего начать. Мне нужна была помощь. Кто-то, кто помог бы мне начать жизнь с начала. Моему деду пришлось сделать это после войны.

— Но ты ведь вернешься в журналистику?

— Таков мой план. Уолтер назвал это фантазией Кларка Кента. Ты журналист, но помимо этого ты Супермен. Если ты зависим от газет, то это на всю жизнь. Ничего тут не поделаешь.

— Мне нравится, что ты идешь по маршруту дедушки.

— На самом деле я просто посещаю самые главные точки, без особого порядка, но не думаю, что это столь важно… Я все болтаю и болтаю, а ты, наверное, проголодалась?

— Ты не болтаешь, но я действительно не отказалась бы от кофе и тоста. Это была долгая ночь.

— Как только встретим следующую пекарню, зайдем, — сказал он.

Но все было еще закрыто. Мы застряли где-то между веселой ночью и адским утром. Я все еще была пьяной и медлительной. У меня болели ноги, и я понемногу начинала переживать об Эми и Констанции. Мы и раньше разделялись в поездках, но обычно это случалось спустя несколько дней в новом городе. Все это было слишком быстро, слишком безрассудно, и я готова была сказать Джеку, что собираюсь взять такси и отправиться в хостел, но он нашел открытую пекарню. Это была просто дыра в стене, обычный прилавок, но когда пожилая женщина увидела, что мы заглядываем внутрь, то открыла дверь и впустила нас.

Мы сделали большой заказ. Три багета в бумажном пакете, два круассана, один шоколадный эклер, плитка шоколада и два дымящихся кофе. Джек заговорил с женщиной по-английски, но она ответила по-немецки. Он попытался сказать что-то по-немецки, и это довольно хорошо сработало: они беседовали пару минут, он спрашивал дорогу, после чего кивнул, ухватил меня за локоть и увел прочь.

— Пей свой кофе. Я знаю одно место, где мы можем поесть, — сказал он, заразительно улыбнувшись. Его явно переполняло радостное предчувствие. — Она сказала мне, как туда пройти. Мы уже близко.

Кофе был вкусным. Я вдруг поняла, что замерзла. Может, из-за голода, может, из-за алкоголя или марихуаны, которую мы курили, но по моей спине пробежал холодок. Джек раскрыл пакет и поднес его к моему носу. Попросил меня понюхать багет, чтобы никогда в жизни не забыть этот момент.

— Ни за что не подумала бы, что ты такой романтик, — сказала я, когда он убрал пакет. — Ты осуждал меня за чтение Хемингуэя, а сам-то куда хуже.

— Что противоположно романтику? Мне всегда было интересно.

— Наверное, циник. Человек, который знает цену всему и ничему не знает ценности.

— Ого, — сказал Джек. — Ты что, философствуешь здесь в четыре утра?

— Это не так уж и сложно, Джек Вермонтский.

— Ты ведь даже не знаешь моей фамилии, верно?

— А ты мою знаешь?

— Мэрриуэзер.

— Мимо.

— Альбекурке. Постлуэйт. Смит-Хиггинботом. Наверняка какая-нибудь двойная. Я угадал?

— Скажи мне свою, а потом я тебе скажу.

— Только давай без замашек Румпельштильцхена.

— Ты не можешь прожить и минуты, не сменив тему разговора, верно?

— Да и нет.

Он улыбнулся. У него была чертовски привлекательная улыбка.

— Давай оставим наши фамилии при себе, — сказала я. — Тогда тебе будет сложнее найти меня, когда ты безнадежно в меня влюбишься. Это будут увлекательные поиски.

— А вдруг я уже безнадежно в тебя влюблен?

— Слишком быстро. Обычно мужчине требуется полтора суток, чтобы понять, что он готов умереть за меня.

— Хезер Постлуэйт, точно.

— Кажется, ты меня куда-то вел?

— Ты все усложняешь. Джек и Хезер или Хезер и Джек? Какой вариант звучит более естественно?

— Хезер и Джек.

— Ты ведь сказала наугад.

— «Джек и Хезер» звучит как название магазина свечей.

— А что не так с магазином свечей? «Джек и Хезер» звучит эвфонично, и ты это знаешь.

— Эвфонично? Решил использовать латинское слово, изо всех сил пытаясь соответствовать более умному собеседнику?

Мы замедлили шаг. Прежде чем Джек ответил, я учуяла новый аромат. Он не был похож на запах каналов и круассанов, но это было что-то знакомое и приятное, что-то, что я точно знала, но не могла вспомнить. Джек улыбнулся, и я попыталась понять, в чем дело.

— Пойдем, — сказал он, и я пошла.

12

На здании висела вывеска: «Nieuwe Kalfjeslaan 25, 1182 AA Amstelveen». Запах исходил откуда-то из-за широкой, полукруглой, тяжелой черной двери с такими же тяжелыми металлическими деталями. Я ничего не понимала, а Джек улыбнулся и потянул ручку двери на себя. Скрипучие петли завизжали, словно в фильме о Франкенштейне. Джек приложил палец к губам и улыбнулся.

Я хотела сказать, что он уже шумит и, наверное, разбудил кого-нибудь, но он проскользнул внутрь, прежде чем я успела открыть рот. Я осмотрелась, пытаясь понять, куда же мы все-таки пришли, но затем мысленно пожала плечами и все же последовала за ним. Тем более что у него был пакет, полный еды.

Поняв, где мы находимся, я широко улыбнулась.

Это был манеж. De Amsterdamse Manege. До чего же красивое место. Несмотря на возраст помещения, о нем тщательно заботились: стены были покрыты белой штукатуркой, а пол покрывали галька и сосновая стружка. На стенах висела дюжина эмблем и гербов. А по периметру подворья отдыхали лошади в старинных стойлах. Они мирно и сонно свесили головы над дверями, словно крючки для одежды у камина. Джек взял меня за руку и повел к первому стойлу.

— Эту лошадь зовут Яблочко, — сказал он, прочитав табличку на голландском.

— Привет, Яблочко, — сказала я.

Я погладила ее гриву и щеку. Эта лошадь была прекрасна, не как те, загнанные и хромые, которых можно увидеть на американских манежах, и я медленно обхватила ее руками. От нее пахло всем добрым и светлым.

— Мой дедушка приходил сюда после войны, — прошептал Джек с немного влажными глазами, поглаживая Яблочко одной рукой. — Он писал об этом месте, но я не был уверен, что оно сохранилось. Он говорил, что лошади давали ему надежду после всего, что ему пришлось увидеть на войне. Он всегда уделял особое внимание животным и детям. Этому месту он присудил три звезды. Это его высшая оценка.

— Как ты узнал, что это именно здесь?

— Никак, честно. Он просто писал об этом месте в своем дневнике. Я сотни раз перечитывал его записи, но сомневался, что лошади по-прежнему здесь. В смысле, конюшня. Я знал примерный район города, и Раф сказал мне, что слышал что-то о манеже здесь. Та женщина из пекарни дала мне последнее направление, и вот мы здесь.