Книга Маршал Жуков – мой отец - Мария Жукова

Провел ли отца Промысл Божий через скорби, испытал ли его, сохранил ли? Бесспорно, это видно по его жизни. Еще мальчишкой он мог замерзнуть в сугробе, когда шел после уроков по тропинке из деревни Величково, где находилась церковно-приходская школа, к себе домой, в деревню Стрелковка, что в полутора километрах от школы, за лесом. Случилась сильная метель, и Егорку, который сбился с дороги и сел под елью, занесло снегом. Слава Богу, закоченевшего и спящего ребенка вовремя нашел отец, вышедший на поиски с собакой-дворняжкой.

Священник Василий Всесвятский крестил младенца Георгия в жизнь вечную. А его сын Николай, волостной врач, спас отцу его земную жизнь в 1918 году, когда он дважды болел тифом — сначала сыпным, затем возвратным, сам же стал жертвой этой тяжелой болезни. В 1936 году отец перенес тяжелейшее заболевание — бруцеллез, от которого чуть не умер (было подозрение в намеренном отравлении). В 1937–38 годах его чуть не записали во «враги народа», так как кто-то заподозрил, что была крещена в церкви дочь Элла. Потом он чудом избежал ареста. Во время Великой Отечественной войны отец несколько раз чуть не погиб. Однажды от взрыва снаряда был сильно засыпан землей, но вовремя отрыт.

Михаил Михайлович Пилихин, двоюродный брат отца (это его родной брат Александр убежал на фронт в Первую мировую и был тяжело ранен, а позже погиб), бывший в начале войны у него водителем, вспоминал: «3 сентября 1941 года попали мы под сильный артобстрел. Штаб находился в сарае, в мелколесье. Едва Жуков и другие командиры успели из него выйти, как снаряд попал в угол сарая. Над головой висел, как на веревочке, самолет, и корректировал огонь. В любой обстановке, под бомбежкой, огнем Георгий оставался невозмутимым. И неуязвимым»[15].

При перелете в Ленинград в сентябре 1941 года через Ладожское озеро самолет отца был атакован «Мессершмиттами».

Однажды отец рассказал, что 8 октября 1941 года, исследуя по приказу Сталина обстановку под Москвой, он следовал в сторону Юхнова. Приходилось осматриваться, чтобы не попасть в расположение врага, и все же напоролись на немцев. Они выскочили на машине откуда-то наперерез. Отец вспоминал с улыбкой: «Мой шофер чуть не вмазался с перепугу в дерево!» Но от немцев увез командующего.

Главный врач больницы с. Угодский Завод Николай Васильевич Всесвятский, который вылечил Г. Жукова от тифа

Николай Харлампиевич Бедов, начальник охраны отца, рассказывал о таком эпизоде на фронте, происшедшем 11 июля на Курской дуге: «Прежде чем отдать приказ Ставки о наступлении Брянскому фронту, Жуков приехал к месту намеченного удара. Машину оставили в леске, примерно в километре от передовой. Далее он пошел пешком с командующим фронтом М. М. Поповым. Уже у самой передовой сказал: „Теперь вы останьтесь, а я один“ Надо было ему убедиться, что местность для рывка танков выбрана без ошибки. Пополз. Я — за ним. У нейтральной полосы Жуков внимательно осмотрел местность. Вдруг начали рваться мины, — видно, немцы заметили нас. Одна — впереди, другая — сзади.

„Третья будет наша!“ — крикнул Жуков.

Я рванулся и накрыл маршала своим телом. Мина разорвалась в четырех метрах, к счастью, на взгорке — осколки верхом пошли. Но взрывом нас сильно тряхнуло — мы оба были контужены».

Сергей Петрович Марков рассказывал: «В течение всей войны за маршалом шла настоящая охота. Фашисты ненавидели победоносного полководца и много отдали бы за его голову. Однажды им удалось узнать местонахождение его спецпоезда, и спустя буквально несколько минут после его отбытия самолеты противника разбомбили место, где он стоял.

Опасность всегда находилась где-то рядом. Даже в ночь с 8-го на 9-е мая 1945 года, когда мы на трех машинах возвращались после подписания Акта о капитуляции Германии. От радости наши палили из чего попало. Все вокруг гремело, и на землю падали осколки. Я, офицер личной выездной охраны, молил Бога, чтобы только не зацепило машину с маршалом… Уже после войны один известный журналист спросил Георгия Константиновича, рисковал ли он жизнью во время войны. Георгий Константинович ответил, что он рисковал жизнью одинаково со всеми, не особенно задумываясь о своей персоне».

На фронте

Надо все же оговориться, что у отца никогда не было безрассудного риска, как не было желания покрасоваться показной удалью, без нужды идти в опасное место, под огонь. Он понимал, что ради великого дела победы над врагом он не имеет права рисковать зря своей жизнью. В то же время он знал, что его появление в том или ином месте на передовой укрепит дух бойцов.

Если интересы дела диктовали необходимость побывать на передовой, то тут не действовали никакие доводы и уговоры его личной охраны. Ответ был: «Трусите? Оставайтесь».

2 декабря 1971 года в интервью, посвященном его 75-летию и 30-летию разгрома фашистов под Москвой, ему был задан вопрос, не слишком ли близко от фронта находился его штаб в Перхушкове. (Ведь, как говорил сам отец, были налеты вражеских бомбардировщиков, одна бомба попала в его дом, разрушила угол. Но в этот день отец выезжал на линию фронта). Ответ был такой: «Риск был. Ставка мне говорила об этом. Да и сам я разве не понимал? Но я хорошо понимал и другое: оттяни штаб фронта — вслед на ним оттянутся штабы армейские, дивизионные. А этого допустить было нельзя. Обстановка была такой, что командование должно было чувствовать каждый нерв ожесточенного сражения, мгновенно реагировать на малейшие изменения обстановки».

По свидетельству очевидцев, после освобождения от фашистов Харькова, который был весь в руинах, Жуков проехал по городу, сзади — машина сопровождения с охраной. А ведь только накануне фашисты хозяйничали в городе, и не было гарантии, что из руин не раздастся в упор пулеметная очередь. Никуда не прячась, он выступил перед собравшимся народом. То же повторилось и в освобожденном Киеве.

Не придет к тебе зло, и рана не приближится тепеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих (Пс 90, 10–11). Возвращаясь к словам святителя Игнатия, можно с уверенностью сказать, что Промысл Божий сохранил Жукова для великих дел. Отец не был ни баловнем счастья, ни рабом мнения человеческого! Поистине ему ничего не надо было, кроме блага Отечества. Всего он достиг «трудом, соединенным с самоотвержением», которое есть величайшее духовное дарование, свойственное немногим.

У крестьян всегда осуждались лень и праздность. Человек, чувствующий свою ответственность перед Богом, не может быть небрежным в труде и ленивым. Помню, как отец говорил о ком-то: «Да он лодырь!» И этим все было сказано…

Он с раннего детства постоянно наблюдал за занятиями старших и охотно подражал им. Константин Артемьевич сказал однажды сыну, что он уже большой — скоро семь лет, пора браться за дело: «Я в твои годы работал не меньше взрослого». И стал отец в сенокосе участвовать: растрясать сено, сушить его и сгребать в копны, потом — когда подошла уборка хлебов — стал учиться жать. И все с удовольствием, с ребячьим задором, желая не отстать от взрослых.