Книга Шпион для Германии - Эрих Гимпель

Передатчик стоял уже на ночном столике. Единственный стул был о трех ножках, стол качался. Я посмотрел на часы. Оставалось еще десять минут. У меня было такое ощущение, словно я впервые садился в только что купленную новую автомашину или представлял свою невесту родителям. Вся эта история меня забавляла. Я был самым настоящим глупцом…

Раза три-четыре я передал свои позывные. Берлин ответил сразу же. На передачу радиограммы мне потребовалось три минуты и пятьдесят одна секунда.

«Принято, — получил я подтверждение. — Выйдем на связь завтра в пять часов утра».

Я вышел прогуляться, забыв теперь о своем задании, поскольку оно было выполнено. Зайдя в ресторан, немного выпил, но какое-то неопределенное внутреннее напряжение оставалось. Возвратившись в свою комнату, надел наушники и лег в постель. Уснуть, однако, не смог. Из столовой слышались голоса женщин, служивших в зенитной артиллерии.

В четыре часа утра было тихо, ждать оставалось еще целый час. И вот послышалась морзянка. Мне было сообщено:

«Хорошо. Возвращайтесь немедленно в Берлин».

В Берлине я доложился Юргенсену. Тот, буквально сияя от радости, был настроен весьма благожелательно.

— Отлично сработано, — произнес он. — Мы сегодня же направим донесение в Гаагу, и ему там не очень-то обрадуются.

В абвере в тот день проходили бесконечные конференции. Офицеры обсуждали один из бесчисленного множества случаев, преподнесенных нам войной. Немецкий летчик в звании фельдфебеля — назову его Фриц Зельднер — был сбит над Лондоном. В последний момент он смог выброситься на парашюте из горящей машины. Приземлился он, однако, на ветви старой яблони, откуда был снят тремя вооруженными кто чем добровольцами из так называемой «национальной гвардии». Поскольку при этом он повредил себе ногу, то был доставлен в госпиталь. История в общем-то обычная.

В качестве медицинской сестры к нему приставили сотрудницу британской секретной службы, некую Мауд Фишер. Летчик влюбился в нее до беспамятства. Они часто вместе гуляли: Зельднеру предоставляли больше свободы, нежели обычному военнопленному. Когда же он сделал ей предложение, она заявила, что не может выйти замуж за врага своего народа. Фельдфебель в ответ выразил желание перейти на сторону англичан. Его сразу же завербовали.

После того как он прошел агентурную подготовку, его направили в Берлин с заданием добыть на одной из электрофирм чертежи интересующего англичан прибора. В соответствии с планом проведения операции над столицей Третьего рейха появилось более двухсот самолетов королевских военно-воздушных сил. Во время бомбежки Зельднер спрыгнул с «Ланкастера», благополучно приземлился, сжег летный комбинезон и затем с поддельными документами объявился на нужной ему фирме, где и был принят на работу.

Однако через несколько дней он чем-то вызвал подозрение сотрудников и был арестован. Не выдержав допросов, он во всем признался. Схватившись за голову, Зельднер сказал, что и сам не понимает, как был вовлечен в эту авантюру. Вообще-то он был молодым симпатичным парнем, награжденным Железным крестом I степени.

Теперь он был готов предоставить себя в распоряжение абвера. Целый день шло обсуждение, стоит ли принимать его предложение. Мнения разделились. Фриц Зельднер все это время сидел в кандалах в отдельной комнате и ждал решения своей судьбы. Один из старших офицеров абвера — позднее он принимал участие в антигитлеровском заговоре 20 июля 1944 года и был казнен — резко возражал против направления Зельднера в Англию в качестве немецкого агента.

— Это совершенно бессмысленно, — утверждал он. — Возможно, он сейчас действительно исходит из лучших побуждений, но как только увидит ту медицинскую сестру, то снова размякнет, и все начнется сначала. Так что использование его нецелесообразно.

Зельднер был расстрелян.

* * *

На этот раз я сидел в поезде, направлявшемся в Испанию. Задание, хотя и несложное, было уже не учебным.

По документам, изготовленным безупречно в эсэсовской мастерской, находившейся на территории концентрационного лагеря Ораниенбург, я был голландцем.

Рядом со мной на сиденье лежал небольшой коричневого цвета сверток. Он весил около килограмма и имел в длину сорок сантиметров и в высоту — двадцать. В нем находились деньги, самые настоящие, — двести пятьдесят тысяч швейцарских франков. Я вез их в Испанию, чтобы передать там нужным людям. Агентура же нижнего звена оплачивалась, как правило, «гиммлеровскими банкнотами», то есть фальшивыми купюрами.

У шпионов всех мастей и разновидностей спросом тогда пользовались швейцарские франки: их легче было пустить в оборот, нежели доллары. Деньги, представленные именно этой валютой, я должен был доставить в одну из фиктивных мадридских компаний.

При отъезде на берлинском вокзале меня никто не провожал, — и не только потому, что это было не принято при выполнении заданий, подобных моему. Просто не было никого, кто проводил бы меня: за день до моего отъезда между мною и Ингрид произошел разрыв. С нею я познакомился в театре. Она, оказавшись рядом со мной, улыбнулась. Достать билеты в театр было трудно, практически невозможно, если у вас не имелось нужных связей. У меня они были, как, видимо, и у нее. Конечно, я не знал тогда, что ее зовут Ингрид. Однако сразу же понял, что оказался пленен ее своеобразной и как бы само собой разумеющейся улыбкой.

У нее не было ни капризов, ни забот, ни работы. Она не писала писем на фронт и не говорила о войне. На ней всегда были шелковые чулки. Я никогда не видел ее с хозяйственной сумкой или авоськой. Она производила впечатление чего-то роскошного при всеобщей нужде.

Мы были знакомы с ней уже более трех недель, но не знали ничего друг о друге, кроме того, что были связаны узами взаимной любви. У меня даже появилось странное желание бросить свои дела с абвером, стать солдатом и жениться на ней. Все, что меня так или иначе привлекало в карьере шпиона, блекло по сравнению с Ингрид.

— А чем ты занимаешься? — спросила она меня однажды.

— Работаю в оборонной промышленности, — ответил я. — Но даже толком не знаю, устраивает ли меня это или нет.

— Бывает и хуже, — произнесла она, посмотрела мне в глаза и коснулась меня. Руки ее были мягкими и нежными, что редко встречалось во время войны.

С тех пор мы довольно часто возвращались к разговору о моей работе. И получалось это как-то непринужденно. Конечно же я молчал о своих реальных делах: этому я уже был научен. Однако как-то раз я, видимо, сказал что-то лишнее…

Вскоре после этого у меня состоялся разговор с Юргенсеном. У него было плохое настроение: ходили слухи, что его собирались отправить на фронт, — правда, слухи не подтвердились, и в своей должности он оставался до самого конца войны.

— Не слишком-то увлекайтесь женщинами! — сказал он. — Женщины для агента — яд. Это вам уже давно пора знать наизусть.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Попробую немного освежить вашу память, — продолжил он. — Где вы были вчера вечером?