Книга Специалист в Сибири - Рудольф Волтерс

— Но так не годится, это нарушение законов гостеприимства и добрых традиций, — говорит он, но в конце концов уступает мне с тяжелым сердцем и посылает всех за различными врачами. Дверь запирается. Температура -40°.

Снаружи, с Красного проспекта, опять доносится, как каждый день, тоскливый медленный траурный марш.

В 9 часов наконец приходит врач, вскоре еще один. Мне плохо, температура поднялась до 41 градуса. Врачи по очереди простукивают и прослушивают меня. К одному Володя обращается «профессор». Но оба молоды, самое большее 35 лет. Они совещаются, вызывают еще одного врача, главного врача нашего управления, члена партии. Он не обращает на меня внимания, разговаривает только с двумя другими, потом берет мою сигарету, из лежащей на столе пачки, закуривает и смотрит на меня. Похоже, он не согласен с рецептами, которые выписал первый врач. Они совещаются — я не понимаю ничего, кроме отдельных слов, таких как «температура, сыровотка». Теперь меня осматривает главный врач. Он бросает сигарету на пол и прикладывает ухо к моей груди. Затем кладет пальцы мне на язык и заглядывает в горло. Опять совещаются, главный врач выписывает рецепт и что-то говорит Володе. Тот пытается переводить: «Не мог бы я достать товарищу главному врачу пару сигарет из магазина для иностранцев?»

Я киваю. Врачи уходят, Володя идет в аптеку. Через некоторое время приходит женщина с хорошими манерами, ей около пятидесяти лет. Это старый врач, она чуть-чуть говорит по-немецки. Заходит Володя с сигаретой во рту. Врач запрещает ему курить. Затем снимает то, чем я укрывался, натирает меня уксусом, укутывает, полощет горло. Мне становится лучше — наконец-то есть кто-то, кто лечит!

Врач обещает придти на следующий день и просит Володю остаться со мной. Дает ему различные указания. В комнате устанавливают деревянные нары, для моего товарища.

Мы пытаемся заснуть. Но ночь проходит ужасно. На моем этаже шумят и поют. Каждые полчаса Володя выходит, чтобы выкурить сигарету за дверью. В районе двух часов ночи вдали раздается грохот. Он становится сильнее. Дом гудит целый час. Около двадцати танков — считает из окна Володя. С большими интервалами грохочут они по Красному проспекту. Затем шум снова замирает. От вокзала непрерывно доносятся похожие на сирены сигналы локомотивов. Стреляет часовой, который стоит перед лавкой недалеко от моего дома.

Настает утро. Володя завтракает, пьет чай, забывает обо мне и разбитый идет на работу. Я часто беспокоил его ночью, и он выглядит сердитым. Он уходит и не приходит три дня. Девушку, которая приносит чай, я посылаю к одной старой румынке, которая для меня стирает. Та приходит днем, и вскоре я обнаруживаю, что нахожусь в хороших руках. Мы сносно понимаем друг друга, она приносит мне еду, не пускает посетителей и достает лекарства по рецептам.

Две недели я лежу в постели, пока наконец температура не спадает, и я рискую сделать первые шаги. Врач, которая так хорошо меня лечила, женщина вполне европейская. Она выписывает мне справку об особом уходе и освобождает на 14 дней от работы.

Обь

Ожидание. Корабль. Матросы. Томск. Теория и практика.

Я решил не проводить дни выздоровления в жарком и пыльном Новосибирске, а проехаться несколько сот километров на пароходе вверх по Оби до Барнаула и Бийска.

Однажды вечером, после неоднократных звонков в порт, пришло известие, что пароход из Томска придет в город на следующее утро. В семь утра я прибыл с чемоданом в «порт». Он состоял всего лишь из двух причалов и очень длинной полосы земли около ста метров шириной. На этой обнесенной прочным забором территории — хаос из бочек, досок, сараев и т. п. Перед главными воротами на эту площадь, так же как и перед главным вокзалом необозримая толпа людей, расположившаяся лагерем на земле с детьми и скарбом. Я протиснулся к справочному бюро, воспользовавшись своим правом иностранного, специалиста не стоять в бесконечной очереди, состоящей из нецивилизованного народа. Неприветливая, как и все служащие русских справочных бюро, товарищ сказала, что мой пароход подойдет через два часа, то есть в 9 часов. Неподалеку от справочного бюро я сажусь на чемодан, жду и разглядываю ставший лагерем народ, который, в свою очередь, глазеет на меня. Жду и удивляюсь самому себе, что я больше не раздражаюсь из-за опозданий. Напротив, я уже сейчас знаю, что до наступления темноты вряд ли окажусь на пароходе. Я ничего не могу тут изменить и просто жду — терпеливо как и все люди, некоторые из них ждут здесь уже днями и неделями. Через два часа, в 9 утра, я еще раз справляюсь насчет парохода, выясняю, что он придет только через четыре часа, значит в 1 час дня. Я не удивляюсь, я жду. Если бы я смог сдать свой чемодан, то вернулся бы обратно в город. Но с чемоданом мне нужен извозчик, а он стоит целых 20 рублей.

Тогда я пытаюсь пробраться на территорию порта, но охрана не пускает без билета, а билеты будут только тогда, когда у придет пароход. В час дня я выясняю, что пароход непременно придет в 3 часа, и действительно в 4 часа я вижу, как он причаливает. Толпа хлынула внутрь, и мне удается, минуя охрану, в гуще людей попасть на территорию порта. Я сказал себе, что если теперь мне удастся добраться до коменданта порта, то самое плохое будет позади. И через час мне это удалось. В маленьком помещении деревянной будки вокруг шефа толпилась вопрошающая и дискутирующая группа людей. Хорошо, что в моей одежде имелись отличительные признаки иностранца: шляпа, воротничок и, главное, жилетка; поэтому шеф оставляет всех прочих и обращается ко мне. Мы быстро понимаем друг друга, и он любезно просит меня подождать у него — он все устроит. Я наблюдаю за шефом, люди приходят и уходят, много разговоров и споров.

Около семи часов, поговорив по телефону, мой комендант сообщает, что пароход вряд ли в этом сезоне поплывет дальше, обнаружилась серьезная поломка котла.

У меня нет слов. Все ожидание было напрасным. Шеф ругается с пятью людьми, зашедшими в комнату, комиссией, которая исследовала поломку.

— Ни одного специалиста во всей комиссии. И даже если имеется один, который что-то понимает, обязательно должна быть создана целая комиссия, которая многочасовыми разговорами только все тормозит, — озлобленно говорит он мне потом.

— Но вы можете поплыть вниз по Оби на Томск, сейчас как раз придет пароход из Барнаула. — сообщает он мне утешительно, когда я встаю. — Сидите, он скоро придет. Я снова жду, жду весь, вечер, пока наконец в 12 часов ночи не приходит пароход. Часом позже я уже располагаюсь в просторной одноместной каюте первого класса и усталый ложусь спать.

Грохот будит меня утром в полседьмого. Я выглядываю наружу. Да, мы все еще в Новосибирске. Загружаются дрова для котла. Я как раз кончаю одеваться, как мы отчаливаем — через 24 часа после моего прибытия в порт. Медленно, против течения входим мы в фарватер, разворачиваемся и плывем вниз по течению. Быстро исчезает из глаз низкое море городской застройки.

Широкая и желтая, катится Обь через бесконечную плоскую равнину; поток разветвляется вокруг многочисленных островов. Песчаные берега орошаются неравномерно, и степной ландшафт сменяется темно-зеленым хвойным лесом, пронизанным цветными пятнами берез и осенними красно-желтыми лиственными лесами. На больших участках лес спускается к самому берегу, отдельные стволы лежат один на другом, подмытые течением корни торчат фантастическими переплетениями из песчаного дна: тайга, дремучий сибирский лес. Время от времени на высоких берегах показываются бедные деревни. Среди убогих деревянных хижин, как бы связанных глухими заборами из хвороста в одно целое, светится белым церковка, единственное каменное здание, увенчанное поблескивающими золотом луковками.