Книга Че Гевара. Важна только Революция - Джон Ли Андерсон

Скоро к их компании присоединился и старший брат Томаса — двадцатидвухлетний Альберто, первокурсник факультета биохимии и фармакологии Университета Кордовы. Рост Альберто, имевшего прозвище Петисо (Коротышка), был немногим больше полутора метров, а его крупный нос напоминал клюв, но при этом у него были широкая, мощная грудь и накачанные ноги — следствие занятий футболом; кроме того, Альберто обладал хорошим чувством юмора, знал толк в вине, девушках, литературе и регби. Хотя он был значительно старше Эрнесто, со временем их дружба стала даже крепче, чем у Эрнесто с Томасом.

Альберто Гранадо был тренером местной команды по регби «Эстудьянтес», и Эрнесто страстно мечтал попасть в ее состав. Альберто окинул паренька критическим взглядом. «Первое впечатление было не в его пользу… он не отличался особой крепостью, и руки у него были очень тонкие».

Однако Альберто решил дать шанс Пелао и разрешил ему походить на тренировки. Вскоре тот, несмотря на одышку, стал заниматься с «Эстудьянтес» два раза в неделю. Пелао заслужил репутацию бесстрашного нападающего, он несся с мячом в руках на игроков противника с криком: «Поберегись, я „Фурибиндо" („Яростный".) Серна!» За этот воинственный клич Альберто дал ему новое прозвище: Взрыватель, а сам получил от него ласковое Миаль (сокращенное Мой Альберто).

Будучи под впечатлением от бесстрашной игры новичка, Альберто Гранадо заинтересовался Эрнесто. Часто Гранадо, ожидая, когда поле освободится и «Эстудьянтес» смогут начать тренировку, видел, как Эрнесто читает какую-нибудь книгу, сидя прямо на земле и прислонившись к столбу фонаря, освещающего газон. Как выяснилось позже, Взрыватель уже был знаком с трудами Фрейда, восхищался поэзией Бодлера, читал в оригинале Дюма, Верлена и Малларме; им также были прочитаны многие романы Эмиля Золя, произведения аргентинской классики, как, например, «Цивилизация и варварство» Сармьенто, и последние романы американских писателей Уильяма Фолкнера и Джона Стейнбека.

Гранадо, сам обожавший хорошую литературу, был поражен: как этот мальчик мог прочитать так много? Эрнесто сказал ему, что начал читать из желания как-то занять себя в периоды затяжных приступов астмы, когда родители заставляли его сидеть дома и делать ингаляции. Что касается знания французского, то ему он обязан матери, которая сама занималась с Эрнесто, когда ему приходилось пропускать уроки из-за болезни.

Несмотря на то что семейство Гевара с комфортом устроилось в Кордове и нашло там новых друзей, они продолжали испытывать чувство привязанности к Альта-Грасии и иногда снимали там дом во время праздников, так что Эрнесто мог поддерживать дружбу с Каликой Феррером, Карлосом Фигероа и другими ребятами из своей старой барры. Их друзья из семьи Гонсалеса Агилары последовали за ними в Кордову и поселились в доме неподалеку, так что их отношения по-прежнему оставались тесными. Когда у Гевара родился Хуан Мартин, пятый ребенок, названный в честь отца Селии, то его крестными родителями стали именно Агилара.

Как оказалось, дом на улице Чиле имел свои недостатки. Гевара Линч сначала не обратил на них внимания — так доволен он был соседством с парком Сармьенто и теннисным клубом. Однако рядом с ними на холме находился район Нуэва-Кордова, который еще не окончательно превратился в полноценную часть города. Район представлял собой скопище разномастных жилых домов, окруженных пустырями, бальдиос. На этих участках, а также у пересыхающих речушек, которые протекали в этой зоне, ютились хибары бедняков.

Одно из таких стихийных поселений находилось прямо напротив нового дома семьи Гевара. Его обитатели представляли собой живописную публику, постоянно притягивающую взоры. Особенно выделялся безногий инвалид, который ездил на шестерке дворняг, впряженных в маленькую деревянную тележку, и погонял их длинным, со свистом рассекающим воздух хлыстом.

В то время в доме часто бывала Долорес Мояно, близкая подруга младшей сестры Эрнесто Аны Марии. По ее воспоминаниям, одним из главных их развлечений было сидеть на обочине «с безопасной стороны» улицы и наблюдать за тем, что происходит у жителей трущоб. Там жили, например, женщина в черном, которая нянчила ребенка под деревом параисо, харкая мокротой через его голову, и двадцатилетний карлик Кико, у которого не было ни бровей, ни ресниц. Ребятишки предлагали ему сладости за то, чтобы он показал им свой удивительно белый язык; сделав это, карлик тотчас улепетывал назад, в свою дыру.

Хотя условия их жизни были несравненно лучше, чем у бедных соседей, ютившихся в лачугах из картона и жести, Гевара вскоре обнаружили, что фундамент их собственного дома отнюдь не так прочен. Очень скоро по стенам пошли чудовищные трещины, и по ночам Гевара Линч со своей кровати видел звезды через трещину в потолке. Однако, хотя глава семейства сам занимался строительством, он на редкость легкомысленно отнесся к этой проблеме, которая была чревата опасностью для жизни. В детской, где также появилась трещина, он «исправил» положение, отодвинув кровати от стены, на случай если та упадет. «Нам было удобно жить в этом доме, и мы не хотели никуда переезжать, поэтому решили оставаться там, пока возможно», — писал он.

Резкие социальные контрасты городской жизни, вероятно бывшие Гевара в новинку, становились характерными для Аргентины и всей Латинской Америки. С конца XIX века, вследствие перемен в экономической жизни, притока иммигрантов и развития промышленности, городское население стало преобладать над сельским. Бедные выходцы из деревни хлынули в города в поисках работы и лучшей жизни. Многие из них стали жителями трущоб, или вильяс мисериас, которые появились в Кордове и других городах Аргентины.

За пятьдесят лет демографическая ситуация в Аргентине изменилась кардинально: если в 1895 г. количество городских жителей составляло 37 %, то в 1947 г. их было уже 63 %. В этот же период вчетверо выросло население страны: с четырех до шестнадцати миллионов жителей.

Несмотря на продолжающиеся социальные перемены, во втором по величине аргентинском городе Кордове в 1940-х гг. сохранялась мирная, провинциальная атмосфера. Окруженная безграничными желтыми пампасами — лишь местами на горизонте виднелись голубые цепи «сьеррас», — Кордова по-прежнему была слабо затронута индустриализацией и строительством, в то время как Буэнос-Айрес стремительно превращался в современный мегаполис. В Кордове находился старейший в Аргентине университет, основанный иезуитами, и было множество старых церквей и зданий колониальной архитектуры, поэтому она славилась как образовательный центр и ее жители гордились своим культурным достоянием.

Ведущая роль в образовательной сфере закрепилась за ней после событий 1918 г., когда студенты и преподаватели Университета Кордовы, выступавшие за Радикальную партию, стали инициаторами реформы, гарантировавшей автономию университетов, и это движение распространилось из Кордовы по другим университетским городам Аргентины, а потом и других стран Латинской Америки. Долорес Мояно вспоминает о Кордове своего детства и юности как о «городе книжных магазинов, религиозных процессий, студенческих демонстраций и военных парадов; городе спокойном, скучном, почти апатичном снаружи, но в котором подспудно кипели страсти».